Неладная сила - Елизавета Алексеевна Дворецкая
Но и сейчас, слушая ласковые уговоры и посулы, Устинья невольно видела перед собой того «сына боярского» – златокудрого, синеглазого, нарядного да любезного… Не будь у нее лесного кольца – поверила бы. Но не ложная красота ночного гостя ее смущала. Тайна! Есть тайна, которую ей нужно знать. Кроме души, все она отдала бы за эту тайну – как вызволить истинного своего суженого. Чтобы не пришлось потом, как раньше за Евталию, день и ночь молить Бога за раба Божьего Демьяна.
День и ночь молить… Устинья стояла, прижавшись к стене, за которой ждали ее упыри-калеки; если бы не бревна, легко коснулась бы их рукой. А они бы взяли эту руку и отгрызли…
Вернулись мысли об иночестве: за высоким тыном Усть-Хвойского монастыря ее не достанут эти «женихи» из Черного болота!
Но нет. Чтобы прийти в монастырь, ей сначала нужно овдоветь. А перед тем – вернуть жениха, выйти замуж и вырастить четверых детей.
– Да вы не уйметесь, неладная сила!
Куприян слез с коника и подошел к оконцу, с батогом в руке.
– А ну пошли вон! – гаркнул он и врезал батогом по стене; Устинья в испуге отшатнулась. – Стану я, раб Божий Куприян, на восток лицом, увижу на восточной стороне святого Кузьму и Демьяна; идут на Божии колеснице, в руках несут тридесять замков, тридесять ключей. Святой Кузьма и Демьян защитит, соблюдит и сохранит меня, раба Божия Куприяна, и рабу божию Устинью от колдуна и колдуницы, от упыря и упырицы, от семидесяти семи бесовок-лихорадок. Святой Кузьма и Демьян запирает замками, тридесятью ключами. В щиту огненном, в тыну железном, в горе каменной, за воротами каменными от земли до неба, с востока до запада, с севера до лета, со всех четырех сторон…
Еще какое-то время Куприян расхаживал перед оконцем и плевал в щель, но Устинья отошла. Внутреннее чувство подсказало ей – двор опустел.
– Принимает ключи щука глотуча, сглотнула и ушла под бел-горюч-камень. Ту щуку не добыть колдуну и колдунье, ведуну и ведунье…
Куприяну были ведомы «сильные слова», способные изгнать упырей со двора. Но не более чем до следующей ночи. И что откроет утро – чья еще изба окажется вымершей?
* * *
Опять стучат…
Еще не открыв глаз, лишь поняв, что ее разбудило, Устинья ощутила прилив усталой досады. Неужели опять – они теперь приходят дважды за ночь?
Прокричал петух. Петух? Устинья открыла глаза – легко было различить стены и утварь, стало быть, уже рассвет. Ночь прошла, и упырей теперь не будет… до новой ночи.
Стук повторился. Стучали не в оконце, а в дверь.
Устинья в рубашке подошла и прислушалась. Несмотря на явный приход утра, она медлила, не решалась не только открыть, но даже окликнуть гостя.
– Устя! – донесся из-за двери женский голос. – Устяша, ты здесь? Вы живы? Это я, Людинка!
Устинья колебалась, но пристыдила сама себя: уже утро! Петухи кричат! А если упыри разгуливают и по утрам, то все равно не уберечься.
Людинка заскочила в избу так проворно, словно за ней гнались – даже не стала ждать, пока Устинья выйдет на крыльцо, чтобы ее пропустить.
– Устя! Я к тебе!
– Что у вас там?
Выглядела гостья испуганной. Уж не съели ли за ночь всех ее домочадцев?
– Приходили к вам ночью?
– Ну а как же? Ко всем приходили, да?
– Они опять тебя звали. – Людинка прислонилась спиной к закрытой двери. – И в те ночи, и в эту. Стучат и зовут: Устинья, Устинья! А Перенежка и говорит… ты знаешь, она у нас третью ночь ночует. Боязно ей одной-то в пустой избе… Вот, она говорит: за Устиньей нежить ходит. Она им нужна. Если возьмут ее, нас оставят. Утром пришла к нам тетка Хавра, стали они толковать… И сколько наговорили, что у меня волосы дыбом! Они да моя бабка Прося. Столько набредили…
– Что набредили-то? – К девушкам подошел Куприян.
Едва проснувшийся, растрепанный, он был хмур и очень напоминал волхва, которого боятся.
– Что, мол, за Устей упыри пришли. И что лихорадок она приманила. Она же «плетень» вела, когда они появились. А когда упыри полезли – ее никто не видел. Думали, ее первой увели, а она воротилась. И что весной Демку Бесомыгу в Сумежье изурочила, а потом сама в «спящую немочь» впала и душу погулять отпустила, пакости разные творить.
Устинья закрыла лицо руками, прячась от этого бреда. Упоминание Демки – никто ведь не знал, кто он для нее, – сделало глупые попреки еще больнее.
– Ну, вот, Перенежка и говорит, увырья старая: мол, надо Устинью на болото отвести и в том каменном кольце оставить. Мол, как они опять пойдут – увидят ее, заберут с собой, а нас больше не тронут…
– От неистовая сила! – Куприян хлопнул себя по бедру.
Устинья прижала руку с кольцом к сердцу. Представила себя в лесу, на конце гривы среди болот. В остатках кольца из валунов, перед опрокинутым идолом каменным… ждущей ночи…
«Они не увидят меня!» – хотела она сказать, но смолчала. Людинка всегда была ей подругой, теперь вот пришла предупредить, но о силе лесного кольца и ей лучше не знать. Люди страшно напуганы, озлоблены, многие потеряли кого-то из семьи. Многие больны – из тех, кто был на Гробовище, когда там бесновалась Плясея-Невея. И если ее сочтут виновной… Если ее просто оттащат на то заклятое место и оставят, привязав к дереву, ждать женихов из болота, это будет еще не худший исход. Озверевшие от страха бабы могут прямо тут разорвать.
– Пойдет она, Перенежка, сейчас языком трепать по дворам, – огорченно продолжала Людинка. – Как бы народ того…
– Я этому народу… – мрачно пригрозил Куприян. – У Перенежки язык отниму – пусть как хочет объясняется.
Устинья молчала. Мир за дверью избы с приходом утра не стал дружелюбнее. Теперь ей угрожали не только мертвые чужаки, но и живые, ее друзья и соседи. Припомнят ей все, даже то, что
