Маленькое сердце - Лила Каттен

– Послушайте, я понимаю, что Есения теперь и вовсе откажется от операции, но она должна понимать, что произошедшее было только в ее интересах.

Я хмурюсь, даже не понимая, о чем речь.

– Операция? Какая операция? И что произошло? Она только сегодня выписалась из больницы.

– Не стоило ей так резко и категорично. Но Любовь Игоревна выхаживала малышей на самых разных сроках. Однако если аневризма лопнет, то уже никому помочь мы не сможем.

– А… аневризма?

– Поговорите с женой снова.

Она говорила так быстро, даже не слыша моих вопросов и не видя замешательства. И лишь одно оставалось верным: она говорила о моей Есении, аневризме и том, что она отказалась от операции, подвергая риску себя.

– Что такое аневризма? – задаю вопрос слишком громко, чтобы остановить ее поток слов. – Что с ней такое?

– Вы… Есения… ничего…

– Что с ней? Кого нужно выхаживать и помогать?

– Вашу жену, – теряясь, все же отвечает. – Она может умереть в любой момент. Но ради ребенка она отказывается от операции, которая, если не сделать, может лишить жизни их обоих.

На этом она расплачивается за свой хлеб и уходит. А на меня смотрит вся очередь. Потому что я не шевелюсь и не верю в то, что только что услышал.

Возвращаюсь домой и, не заботясь на самом деле о продуктах, просто бросаю пакеты на пол. Прохожусь комнате, смотря на спящую Есению. Сердце в груди грохочет так, что голова идет кругом.

Я вытаскиваю телефон и ввожу в браузере это слово и читаю. Читаю. Читаю…

Есения садится на постели и, улыбнувшись, потягивается. Находит в полумраке, к которому уже привыкли глаза, меня. Затем гладит свой живот и говорит:

– Мы проголодались.

Я не сразу обретаю голос, чтобы сказать хоть что-то. Язык просто не поворачивается. Горло сдавливает, будто кто-то прилагает для этого всю силу. Не вздохнуть. Но я оставляю шанс на ошибку.

Насколько распространено имя Есения в нашем городе? Сколько из них беременны? Должно ведь быть совпадение? Не так ли?

Она не выглядит… или выглядит? И она бы сказала. О таком решении говорят родным, любимым людям… Полчаса назад она говорила о том, как любит меня. Нельзя любить и молчать о том, что…

– Макар?

– Когда, – сиплю внезапно и прокашливаюсь, чтобы задать уже этот вопрос. – Когда ты планировала сказать о своем диагнозе?

Глава 30

Есения резко выпрямляется. И если до этого она мило потягивалась, демонстрируя свое поистине прекрасное тело, сейчас она натягивает одеяло на грудь и смотрит на меня блестящими в свете фонарей глазами.

Потянувшись, я нажимаю на выключатель светильника, который мы с ней купили вместе и оставляем его включенным на ночь, чтобы не спотыкаться об углы мебели.

Желтое сияние заполняет темноту, и теперь нет возможности скрыться от прямых взглядов.

Я рассматриваю ее, и перед глазами встают картинки наших прогулок, свиданий. А потом, будто красная полоса, правда, услышанная из уст постороннего человека.

«Кто же я тогда для тебя, если никогда не узнаю о самом важном от тебя?» – проносится вопрос в голове, оседая болью в сердце.

– Как ты узнал? – доносится ее с трудом различимый шепот.

– Не должен был узнать, да? – на губах злая и впервые такая холодная улыбка, обращенная к ней.

Конечно, я злюсь… Черт возьми, словно меня окунули в кислоту и оставили лежать на холодном бетоне. А может это даже преуменьшение. И сквозь эту боль сочится страх… за нее. За тот выбор, который она сделала без меня.

Только сейчас осознание медленно дает понять всю глубину… я не знаю, как сказать. Проблемы? Это проблема или что это? Неправильный выбор? Ситуация? Я не имею понятия. Я уже ничего не понимаю, смотря на нее.

– Я хотела сказать… – пытается она оправдаться, или просто успокоить зачем-то.

– Надо же. Жаль, что у тебя не было момента, и даже времени сказать об этом раньше. Сколько времени прошло, как ты узнала, Ёсь?

Она молчит. Молчит и дает понять, что это произошло не на прошлой неделе, черт подери.

– Ну же. Сколько? Хотя бы сейчас, сидя передо мной, ты можешь быть откровенной? Или этого для меня слишком много?

– Шесть недель, – тут же отвечает.

Усмехаюсь, опустив голову. Прижимаю подбородок к груди и дышу. Проклятая гимнастика гнева не срабатывает.

Шесть недель.

Она молча смотрела на меня, варилась в адском пекле, потому что одному богу известно, как она напугана. Но я… я был рядом. И она молчала изо дня в день. Одна боялась, одна решала, одна, находясь в моих объятиях… Как такое возможно?

В мыслях всплывают ее недавно сказанные слова.

О любви.

– У тебя некрасивая любовь.

– Макар…

– Нет, это так. И тот факт, что она у тебя такая впервые, как ты сама призналась, я теперь сомневаюсь, что благодарен тебе за нее.

В груди больно бьется сердце. Я плакал, когда уезжал из дома. Плакал, когда мама обнимала на прощание. Но больше ни разу. Даже когда прощался с бывшей девушкой, не чувствовал и самой малости того, что ощущаю сейчас. Впервые мои глаза щиплет, словно вот-вот из них покатятся слезы. Она проникла в мою душу. Забрала мое чертово сердце так быстро. Лелеяла его, а потом сжала его, раздавив в своих красивых руках, этими тонкими пальцами, на одном из которых должно было скоро появиться мое помолвочное кольцо.

Поэтому я встаю и начинаю бродить по комнате. Мечусь словно загнанный в клетку зверь. Есения тоже поднимается на ноги и, найдя халат, надевает его.

– Макар, пожалуйста… выслушай, – она останавливается в сторонке и не подходит ближе.

Возможно, боится, смотря на то, как я дышу с трудом.

– Я хочу выслушать, но я так зол, что… – смотрю на нее и резко разворачиваюсь, снова переставляя яростно ноги. – Я так на тебя злюсь, Есения.

Я выхожу из квартиры и брожу по этажу. С одной стороны