Кощеева жена - Екатерина Валерьевна Шитова
– Только бы все вышло, как мы задумали… – прошептала она, сложив руки, словно в молитве, – только бы все получилось! Я не отступлю. Не отступлю! Придет снова Кощей в мою горницу, я его поганой метлой прогоню, не побоюсь!
Глаза Настасьи сверкали огнями, в ту ночь от возбуждения она так и не сомкнула глаз.
***
На следующее утро по дому разнесся грозный крик Якова Афанасьича:
– Ах ты, паразитка! Хлев по-хорошему не убрала, вместо этого спать завалилась? Матрена, ты где? А ну, спускайся вниз, лентяйка, пороть тебя буду!
Матрена открыла глаза и села на кровати, уставившись осоловелыми глазами на Настасью, которая дремала в ногах, свернувшись калачиком, но от громкого голоса свекра тоже проснулась. Тяжело вздохнув, Матрена вылезла из-под одеяла и уже намеревалась спускаться вниз, но Настасья дернула ее за руку.
– Постой, обожди. Он сейчас пойдет за тобой наверх, в твою комнатушку, а ты в это время спустишься вниз. Беги, Матрена, милая, да подальше от дома. В поле беги! Переждешь, пока он уйдет, и приходи назад. Слышишь? К вечеру-то Кощей поди уж и забудет про наказание.
– А если он к тебе в комнату заглянет? – тихо спросила Матрена.
Лестница заскрипела под тяжелыми шагами мужчины.
– Ну все, паскуда, не жить тебе! – не своим голосом заорал Яков Афанасьич.
Девушки задрожали, взялись за руки. Матрена взглянула на старшую невестку и поняла, что та сейчас рухнет на пол без чувств, лицо ее побелело до синевы, глаза бессмысленно блуждали по стенам.
– Не бойся, Настасья, – заговорила она, чтоб хоть немного приободрить девушку, – он один, а нас двое. Если зайдет сюда, глаза выцарапаем.
Настасья стояла ни жива, ни мертва. Она из последних сил держалась, чтобы не закричать от страха. Несколько часов назад она смотрела в маленькое окошко на занимающийся рассвет и считала себя очень сильной, даже непобедимой, а теперь она вновь превратилась в маленькую, жалкую девчонку, которую некому защитить от сильного и грозного мужчины.
Шаги приближались, и вот уже у самой двери заскрипели половицы. На доли секунды время замерло, звеня над головами девушек огромным колоколом, а потом стремительно понеслось вперед. Яков Афанасьич прошел мимо комнаты Настасьи, и тут же Матрена тихонько приоткрыла дверь и выскользнула, словно тень, из комнаты. По лестнице прошелестели ее легкие, почти бесшумные шаги, она выскочила из дома незамеченной и со всех ног побежала в поле. Утренняя роса холодила голые ступни, ветер трепал косы, высокая трава цепляла подол платья, но Матрена не останавливалась. Добежав через поле до перелеска, она упала на землю, тяжело дыша. Страха не было, душу переполняла лишь сплошная черная ненависть.
– Кощей проклятый! Чтоб тебе худо было! Чтоб на тебя болезнь какая страшная свалилась. Чтоб ты лег да и помер!
Эта ненависть жгла Матрену изнутри, да так, что все тело заболело, затряслось в судорогах. Это продолжалось некоторое время, а потом чья-то теплая ладонь коснулась ее лба. Тело девушки вмиг расслабилось, обмякло, боль вмиг ушла. Матрена, не в силах пошевелиться, открыла глаза и увидела между деревьями сгорбленную фигуру в черных одеждах. Седовласая старуха уходила прочь, хромая на одну ногу. Ее лица Матрена не видела.
– Эй, бабушка, подожди! Ты кто? – хрипло проговорила Матрена.
Но старуха не обернулась – то ли не слышала ее зов, то ли просто не хотела останавливаться. Опираясь на свою кривую клюку и прихрамывая, она уходила все дальше и дальше, и вскоре густые ели скрыли ее фигуру пушистыми зелеными лапами.
Матрена закрыла глаза и погрузилась в странный, тревожный сон, похожий на забытье.
***
Матрена проспала до самого вечера. Она вернулась домой уже затемно – вошла в дом без страха, готовая ко всему. Но с порога Настасья огорошила ее новостью – Яков Афанасьич слег больной.
– Что за хворь такая на него вдруг напала? – спросила Матрена, чувствуя, как тяжелый камень упал с ее души.
Настасья округлила глаза и прошептала:
– Так не знает никто! После того, как он тебя утром не нашел, дом ходуном ходил от его ярости. Уж он тут ругался да кричал… А потом на работу ушел и вскоре после этого помощник его прибег, говорит, с Яковом Афанасьичем беда – упал он и ни рукой, ни ногой не может пошевелить. Только мычит и рот странно кривит. Мы с Анной Петровной прибежали, а он, и вправду, лежит, родимый…
Настасья прижала ладонь ко рту и трагично всхлипнула. Матрена же, к своему стыду, почувствовала, что внутри ее живота что-то колышется и трепещет. Она не хотела признавать, что это была радость, которая росла с каждой минутой и билась крыльями огромной бабочки в ее животе.
– Он в своей комнате лежит, Анна Петровна возле него сидит, все плачет, никак успокоиться не может, – скорбным голосом произнесла Настасья, – если хочешь, сходи и ты, посмотри. А то вдруг ни сегодня-завтра помрет!
– Смотреть еще на него! Не хочу и не пойду! – тут же выпалила Матрена, – он это заслужил. Мне его ни капли не жаль. Пусть помирает!
Матрена прошла в кухню, плеснула в чашку кваса и отломила большой ломоть ржаного хлеба. С аппетитом поев, она встала из-за стола, потянулась и пропела, улыбнувшись:
– Свобода сладка! Как же хорошо, когда никто не вопит на ухо, не бьет розгой и не стоит над душой! Да хоть бы он никогда не вставал!
Настасья странно взглянула на Матрену и ушла. А Матрена вспомнила, как проклинала свекра в лесу, и испугалась.
– А вдруг это я на него хворь неизвестную накликала? Я же его так проклинала, что чуть сама не померла…
Она вздохнула, думая о своих страшных проклятьях. Но припомнив все злодеяния свекра, произнесла зло:
– А при чем здесь я? Не ведьма же я, чтобы мои слова силы возымели! Он просто по заслугам получил. И мне его ни капли не жаль! Пусть помирает, окаянный!
***
Но Яков Афанасьич не помер ни в этот день, ни на следующий. Он так и остался лежать: неподвижный и немой, будто большое, мощное дерево, поваленное ураганом. Целых четыре года он пролежал в постели. Все мужская работа в это время легла на плечи Тихона, который тут же расправил плечи, повзрослел, возмужал и осмелел. Поначалу, ему было сложно, тяжело, но зато теперь никто его
