Община Св. Георгия. Роман-сериал. Второй сезон - Татьяна Юрьевна Соломатина
На заднем дворе клиники Иван Ильич тоже решил раскинуть марьяж.
– Георгий Романыч, чтобы совсем уже всё прояснить: как Матрёну делить будем? Если тебе любо вкрай, то я обойдусь, чего уж!
– Что ж она, мешок муки?! Пусть сама решает.
Тут в дверях показался и сам предмет. Не в лучшем настроении.
– Расселись! Дымят! Помощь нужна!
Георгий поднялся, спросил торжественно:
– Матрёна Ивановна, пойдёшь за меня?
– За такого, что по пьянке поскользнулся? Нет! – ядовито отрезала Матрёна.
– Тогда за меня милости просим! – поднялся Иван Ильич и отвесил Матрёне поясной поклон.
Сестра милосердия перевела горький взгляд с одного «жениха» на другого и сказала:
– Не нужны вы мне. Зачем? Ни дома у меня, ни хозяйства, ни детей. Всю жизнь не нужны были, а я, дура, всё пыталась. Первый пил и бил, пока не убился. Второй бил и пил, пока не спился. Если смолоду это дело не заладилось, теперь и подавно не сдалось! Кончайте перекур, работы до рассвета!
Она зашла в клинику, даже дверью не хлопнула. Как приговор выписала: спокойно, без напрасных треволнений.
Мужики переглянулись.
– Вот как с ними?! – гаркнул Иван Ильич. – Чтобы по-честному! Всё какой-нибудь театр норовят устроить!
– Сдаётся мне, Вань, не театр это был. Уж лучше бы театр, ей-богу. Пошли, помощь нужна.
Если Владимир Сергеевич, Иван Ильич и Георгий Романович ещё не знали, как им быть со своими женщинами и свои ли они, то Андрей Прокофьевич уже не знал, что делать со своей женой, которая совершенно точно не была его женщиной. Пришедши домой, он попросил передать жене, что желает отужинать в её компании, и хотя не в её привычках столь поздняя трапеза, но пусть уж окажет честь. Жена соблаговолила.
Супруга Андрея Прокофьевича всё ещё была женщиной привлекательной. Даже её исключительная худоба шла ей, а тёмные круги под глазами не портили красоты. Эти тёмные круги давно стали её неотъемлемой частью, как следствие увлечения кокаином. Потому, уставшая она или просто доза кончается, определить было невозможно. Жена полицмейстера последние лет десять имела вид измождённой лани без возраста. Он с трудом припомнил, сколько ей лет: пятьдесят, что ли? День рождения совместно давно не праздновали. Или она и вовсе не праздновала дней рождений?
Она была богатой наследницей, никогда ничем себя не утруждала, если не считать рождения троих детей. Когда-то она была безумно влюблена в молодого офицера из знатного рода. А он принял её поклонение вкупе с огромным состоянием. Конечно, что-то было между ними и более славное, но что – давно позабылось. Осталось между ними тоже многое: воз и маленькая тележка невысказанных претензий; взаимные обиды; перманентная ненависть, уже и не замечаемая ни одним из них.
Эти люди не помнили, любили ли друг друга, и за что друг друга ненавидели – тоже не помнили. Он внушил себе, что ненавидит её из-за другой женщины. Она внушила себе, что ненавидит его из-за другой женщины – той же самой другой женщины, из-за которой он ненавидел её. Но всякие условности, его карьера, положение в свете… И дети. Кажется, именно поэтому они так долго и спокойно ненавидели друг друга – из-за детей. Всё из-за детей. У детей, впрочем, были няньки, гувернантки, что не мешало этому мужчине и этой женщине ненавидеть друг друга из-за детей.
– Предупредил бы, что будешь к ужину. Я бы распорядилась заранее… – супруга махнула ручкой. Видимо, этот жест обозначал что-нибудь насчёт скучного меню.
– Я неприхотлив.
– Да, я позабыла, что в еде вы неприхотливы.
– Я неприхотлив во всём, моя дорогая. Единственная роскошь, которую мне бы хотелось себе позволить…
– После всей той роскоши, что вы позволяли себе на мои деньги? – перебила жена.
Горничная постаралась слиться со стеной.
– Единственная роскошь, которую мне бы хотелось себе позволить, – привычно не обратив внимания на шпильку, продолжил Андрей Прокофьевич, – правда.
– О! Боюсь, это слишком дорогое удовольствие для нас обоих! Но если хочешь позволить – будь смелее, позволь!
Последовала дуэль взглядов. Будто два старых, опытных деревенских кота решили продемонстрировать серьёзность намерений, но даже шипеть и орать заленились – и так же всё понятно.
– Где Анастасия? Дома?
– Дома. Ей нездоровится. Пришло письмо от Андрея. Он очень доволен Лондоном.
– Так что Анастасия? Может, стоит вызвать врача, если нездоровится?
– Ничего серьёзного. Обыкновенное женское недомогание.
– Настолько обыкновенное, что помешало ей поужинать с отцом? В кои-то веки.
– Чаще ужинайте дома, Андрей Прокофьевич. Анастасия уже легла, и я, учитывая её лёгкое недомогание, не сочла необходимым беспокоить дочь на предмет пусть и такого торжественного случая, как явление отца к семейному столу. Тебя не интересует твой старший сын?
– Я услышал, что Андрей Андреевич доволен Лондоном. Старик Лондон может спать спокойно. Теперь я хочу поинтересоваться, насколько моя дочь была довольна Ниццей. Если мне не изменяет память, она была довольна Ниццей месяцев примерно девять назад, так? Вот и пришло время выяснить, насколько именно она была довольна!
Ни один скульптор не придрался бы к горничной. Она застыла изваянием. Жена полицмейстера сжалилась над девушкой:
– Светлана, вы свободны.
Кивнув-присев, горничная понеслась на выход, а супруги буравили друг друга взглядами, будто бы играли в «Кто первый моргнёт». Когда за горничной закрылась дверь, Андрей Прокофьевич отложил салфетку и устало сказал:
– Рассказывай.
Нехитрая история со всеми ахами и охами уложилась в короткое время, и четверь часа спустя Андрей Прокофьевич с супругой стояли у кровати дочери. Анастасия металась в жару. Супруга рыдала, полицмейстер был суров, но спокоен. Он был каким угодно, но детей своих любил. Может, он и хотел сейчас пошвырять предметы об стену, равно и жену, да и самому с разбегу лбом о что-нибудь гранитное, да толку?
– И ты от меня скрывала?! – выдавил он, потрясённый увиденным.
Андрей Прокофьевич ожидал увидеть дочь пусть бледную, измождённую, но в сознании.
– Как я могла тебе рассказать?! Она и мне призналась только недавно. Бедная девочка! Что она пережила!
– Как же ты, мать, ничего не замечала?!
– Ты тоже не чужой человек, отец. И дома бывал! Хоть и редко!
– Но
