Соловейка. Как ты стала (не) моей - Полина Рош

Дружинники изумлённо расступились, не зная, что делать: бросаться разнимать княжью свару, или пусть сами промеж собой разбираются. Младшие сыновья выскочили из горницы, а в бабской части коридора показалась Соловейка в круге свечного света. Она увидела драку, без сил повалилась тут же на колени под громкие рыдания. Аяр глянул на неё и будто всю свою злость растерял, а князь сразу же всё понял.

Всё-таки не ошибся Остромысл тогда в сенях – решил этот щенок на его каравай пасть разинуть. Он пришел к нему не как сын к отцу, а как ошарашенный, уязвлённый муж. И по морде бил не отца, а обидчика. Остромысл частью сознания это понимал, но не хотел зарвавшемуся щенку на то делать поблажку. Он притащился сюда среди ночи, да еще и руку на него поднимает! Давно, видать, не чуял на себе отцова воспитания. Совсем сыновья страха не знают! Один наворотил, что захотел, все планы порушил! Второй явился с воплями, как баба на торжище.

Глухая злость и на Корьяна, и на Аяра, и на себя, что не доглядел, не понял, не разгадал, ударила князю в грудь. За девичьим жаром всё просмотрел. Он вышвырнул Аяра в коридор, благо был всё еще сильнее всех своих сыновей. Не дав тому подняться, схватил за рубаху и скинул со ступенек. Где-то сбоку вскрикнула Соловейка, бросилась вниз за ними.

– Пожалуйста, не надо! – срывающимся голосом кричала она непонятно кому. – Пожалуйста, остановись!

Аяр не мог прорваться к ней через князя, он бросался на него, выкрикивая обвинения.

– Ты у нас тут князь, решаешь, кого миловать, а кого уродовать! Ты же отец наш! Как посмел отросток свой на девку поднять?!

А князь не собирался останавливаться.

– Подлое семя подколодное, на отца решил руку поднять?!

Чуть ли не пинками он вытолкал сына на заснеженный задний двор. Собаки на псарне тут же завыли, дозорные сбежались на шум и остановились полукругом, переглядываясь. Никто не посмел вмешаться.

– Да у моих псин больше верности, чем у сыновей! Вот у кобеля дворового и поучишься, как старшего слушать и за дом стоять!

С силой заломив упирающегося княжича – ты смотри, хорошо Ульв его натренировал, разве что гнев смирять не научил – накинул на него железный собачий ошейник. Аяр перестал кричать и страшно засопел. Псины продолжали разрываться лаем, но их заглушал дикий, почти нечеловеческий плач Соловейки. Она кричала, то Аяра поминая, то князя, вцепившись в крыльцо, нянька не могла её от него отодрать.

Остромысл защёлкнул ошейник на шее наследника, от злости плюнул себе под ноги.

– Кормить, одевать, до ветра водить на цепи. Без моего дозволения не спускать. Пусть сидит, пока просветление в уму не настанет, – зло сказал князь столпившимся дружинникам, и, не глядя на Аяра, пошел в терем.

Соловейка всё так же отчаянно рыдала на крыльце раздетая, разутая. Остромысл взял её за плечи, потянул наверх. Подчинившись, она отняла руки от ступеней, повисла в его руках, как тряпичная, не отрывая взгляда от Аяра.

– Иди в терем, – строго сказал князь, и шагнул вместе с ней в сени.

Ничего с княжичем не сделается, охолонёт малость под забором.

* * *

Князь был не в себе от тихой злости. Он более никого не стегал, но домашние всё равно ходили по одной половице, прижавши уши к голове. Советоваться Остромысл более ни с кем не собирался, сам свою думу крутил. Предательское племя, удумали супротив отца идти! Надеяться в своих делах Остромыслу было более не на кого, хоть старший из младших сыновей и поклялся в верности. Но для похода в Кутум был он еще совсем юн, засмеют бабы такого Остромыслова посланника, титьками задавят безбородого сосунка. Делать нечего, только как ехать самому, договариваться с бабами, чтоб девку свою за кого другого не отдали. Пусть дождутся, пока дурь из башки Аяра выветрится, а потом покатится наследник с глаз его своё княжество строить с молодой кутумской женой.

– Больно ты скорый на решения, княже, – приглаживая бороду, сказал Ульв.

Он единственный, до кого Остромысл думы свои донёс и кого решил оставить при юном Горде на княжение.

– Наследника как кобеля на привязи держишь, второй невесть где уж и замёрз поди, разброд сплошной в дому.

– За дело держу, – ответил Остромысл, исподлобья глядя на старого воеводу. – Воспитываю, как отцами то было заведено.

– Что-то я памятью ослаб на старости лет, уж и не припомню, чтоб князь Бурелом тебя на цепи держал.

– А я и не паскудил, как сукин сын.

– Ой ли, княже?.. – Ульв прямо глянул на сердитого Остромысла, в лицо его не было и тени обычной лукавой улыбки. – Ну и князь, помнится, твоих курей не топтал.

У Остромысла гневным огнём вспыхнули глаза. Он даже подался вперёд со своей лавки у стола, за котором они разговаривали. Старик, видать, и впрямь умом ослаб, раз такой с ним разговор ведёт недозволительный. Кого другого князь уже отправил бы башкой вниз катиться с холма до самой Ольхи, но на пожилого воина, столько лет верой и правдой ему служившего, рука не поднималась. Да и в глубине души гневливый князь понимал, что зерно правды есть в его словах. Единственным до смерти верным ему Ульв остался, даже сыновьям князь теперь так доверять не мог.

–– Сам девку сестрицей назвал, вот пусть теперь по-братски и тетешкает.

–– Он, значит, по-братски пусть тетешкает, а ты по-отцовски хер к девке будешь прикладывать?

– А я ей в отцы не вызывался, – жестко оборвал разговор князь и резко встал. – Смотри, договоришься, старик, отправлю тебя в Кутум прочь с глаз моих.

– А мне всё одно, где помирать, княже. Это вам тут самим оставаться. Ты б бревнецо-то из глазонек светлых вынул, народ бы послушал, что про твоего старшого говорят. Не то переправит тебе имя народная молва-то, был Сильным корнем, а станешь Остромыслом Сычом, всех разогнавшим. Смотри, княже, как бы какой еще большей беды не приключилось.

– Еще больше беды будет, ежели степняки через Кутум к нам сунуться, – угрюмо ответил Остромысл.

Он и сам понимал, что под яростные очи погорячился, но не прощать же княжича в такой скорости за его выходку. Он на отца