Сердцеед в Венецианской паутине - Натали Карамель

class="p1">Этой неделей воспользовалась Катарина. Она, вернувшаяся от синьоры Манферди посвежевшей и немного более уверенной в себе, словно оттаяла по отношению к Оттавио. Возможно, сработала жалость к загнанному зверю, каким он все еще был. Они много времени проводили вместе, главным образом за шахматной доской. И здесь Катарина, к изумлению и ярости Оттавио, была непобедима.

— Шах и мат, — ее тихий голос звучал как приговор.

— Это невозможно! Ты жульничала! — его крик сотрясал люстры.

— Я просто думаю на два хода вперед, синьор Оттавио. Вам стоит попробовать.

Он вскакивал, смахивал фигуры на пол и, багровый от бессильной злости, вылетал из гостиной. Мы уже знали, что будет: в его комнате раздавался грохот падающей мебели, скрежет разбиваемой посуды и приглушенные ругательства. Через полчаса он возвращался, бледный, с идеально уложенными волосами и холодной маской презрения на лице, и требовал реванша.

Впервые застав последствия такого погрома — перевернутый стул, осколки вазы, изодранные в клочья письма — я не сдержался и врезал ему подзатыльник, от которого он едва не приземлился в камин.

— Прибери. Сейчас же. И если я еще раз увижу хоть пылинку не на месте, ты будешь мыть полы во всем палаццо.

С тех пор его ярость находила выход лишь в том, что его губы складывались в тонкую, нитевидную полоску немого презрения ко всему миру. Но он упрямо продолжал играть. Его единственной целью стало победить Катарину. А ее звонкий, чистый смех, раздававшийся после каждой её сокрушительной победы, странным образом наполнял дом чем-то похожим на жизнь и даже радость, отчего Луи язвительно хмыкал: «Смотри-ка, а ведь щенок преображается», — а я лишь отмахивался. Глядя на них, я ловил себя на мысли, что в этой безумной игре появился неожиданный, хрупкий смысл — спасти этих двоих от хаоса, что мы сами и принесли в их жизни.

Прошла еще неделя. Вечером я возвращался от Изабеллы Фоскарини. Она была взволнована и благодарна.

— Он меняется, граф, я вижу! Он стал… тише. Задумчивее. Умоляю вас, не бросайте его, когда вас отзовут. Возьмите с собой. Во Францию. Хоть на год.

Я дал слово. Одно дело — отчитываться перед матерью о проделанной работе, другое — оставить необстрелянного юнца с порохом в крови один на один с венецианскими интригами. Да, мы возьмем его.

Изабелла проводила меня до выхода и на прощание, понизив голос, добавила:

— И поспешите, Леонардо. Тучи над вами сгущаются. Здесь вам становится опасно. Добейтесь от своего короля возвращения.

Ее слова висели в сыром вечернем воздухе, пока я шел по пустынным, окутанным туманом улицам. Фонари мерцали, отбрасывая длинные, рваные тени. Я ускорил шаг, рука сама легла на эфес шпаги. Тяжелая дверь нашего палаццо была уже видна в конце узкого переулка, темный провал в стене, сулящий безопасность.

И не зря.

Из тени глубокого дверного портала соседнего здания на меня набросились двое. Я рванул шпагу из ножен, парировал первый удар кинжалом, отскочил к стене, чтобы не окружили. В этот момент сзади, со стороны канала, подбежал еще один.

— Умри! — кто-то прохрипел.

В свете дрожащего фонаря я увидел лицо того, кто напал спереди, и на миг показалось, что я смотрю в искаженное гримасой ярости зеркало: тот же овал лица, разрез глаз, цвет волос. Поразительное, пугающее сходство, игра слепого случая.

Мозг отказывался верить, на миг показалось, что я сражаюсь с призраком или сошел с ума. Холодная волна ужаса прокатилась по спине — это было противоестественно, словно сама Судьба скривила зеркало, чтобы посмеяться надо мной.

И в этот миг, отбивая очередной удар, меня осенила молниеносная, циничная мысль: его смерть — мой шанс. Шанс исчезнуть, стать призраком, пока настоящие убийцы охотятся на тень. Пусть все решат, что это я лежу здесь в темном переулке. Это даст нам время, которого так не хватает.

Яростная ярость придала мне сил. Я пропустил удар, поймал руку нападавшего и, провернув, всадил ему шпагу под ребро. Он хрипло ахнул и осел. Но в тот же миг острая боль пронзила мне плечо — удар кинжалом сзади. Я крутанулся, пытаясь выстоять, почувствовал удар по голове… и мир уплыл в темноту.

Очнулся я от того, что меня тормошили. Надо мной склонились встревоженные лица городской стражи, а рядом, в луже крови, лежал тот самый мертвый двойник. Шепот одного из стражников долетел до моего затуманенного сознания: «Святые угодники… Да это же граф де Виллар! Убили!»

Слух о моей смерти разнесся по Венеции со скоростью чумы. Марко, появившийся в палаццо почти сразу, как меня туда доставили, лишь мрачно ухмыльнулся:

«Жестоко, но гениально. Судьба сама подбросила тебе козырь, и ты им сыграл. Теперь весь город будет искать убийц графа, а настоящий граф в это время тихо исчезнет. Идеальное прикрытие для бегства».

Я кивнул, и это простое движение отозвалось тупой болью в висках и резким проколом в плече. Каждый мускул ныло, напоминая о том, что смерть была не просто слухом, а вполне осязаемым опытом, от которого меня отделили лишь секунды и слепая удача.

Луи, бледный как полотно, уже накладывал мне повязку на плечо. Рана была болезненной, но не смертельной.

Решение пришло мгновенно. Как только я смогу стоять на ногах, мы бежим. Кто нанял убийц? Лоррен, узнавший о пропаже дневника? Брагадин, нашедший ложный след? Или Король-Солнце, решивший таким жестоким способом разорвать неприятную ему дружбу? Неважно. Оставаться — значило подписать себе и всем нам смертный приговор.

Неделя пролетела в лихорадочных сборах. Доделывались документы, через Марко зафрахтовали быстрый корабль до Марселя. Я лежал, слабый и злой, за мной ухаживала Катарина, чьи глаза стали еще больше от постоянного страха. Оттавио неожиданно оказался незаменим как посыльный и организатор — видимость собственной важности и причастности к большому делу преобразила его. Он уже не был загнанным зверьком; теперь он был заговорщиком, почти авантюристом, и эта роль заставляла его держать спину прямо, а голос — быть тверже. Луи, надев мою маску холодного дипломата, вел последние переговоры, закрывая дела и готовя почву для отъезда.

К концу этого сумасшедшего месяца мы были готовы. В предрассветной мгле четверо «молодых венецианских купцов» тайно взошли по трапу на корабль. Катарину, по настоянию Оттавио, одели в мальчишеское платье и надвинули на глаза капюшон. Его забота, столь неожиданная и искренняя, растрогала даже Луи.

— Гляди-ка, щенок учится защищать, — пробормотал он мне на ухо, пока мы наблюдали, как Оттавио поправлял Катарине слишком длинный рукав.

Я кивнул, с болью в плече опираясь на поручень. Паруса наполнились ветром, и