Кровавые легенды. Русь - Дмитрий Геннадьевич Костюкевич
И пусть в нем не было останков теоретической дедушкиной жертвы, как не было и пиратского золота. Две ночи подряд Петра охватывал безотчетный ужас, душили мысли о том, что в этот миг кто-то стоит за окном, снаружи, и смотрит в комнату.
– Ты выполнил мою просьбу?
Петр вздрогнул и повернулся к деду. Старик смотрел на него так, как никогда прежде. Петр не мог расшифровать этот взгляд. Подозрительный? Скорбящий? Обреченный?
– Да.
– Мы одни в палате?
– Да.
– Он вылез из земли?
Словно ящик был упырем, грызущим крышку домовины, роющим кладбищенскую почву. Каждый раз, опуская веки, Петр видел урывками: корни, заслоняющие солнце, бросающие на ящик густую тень. Белых червей, копошащихся в грязи, похожих на спагетти со сливочным соусом.
«Гроб, Иисусе, это гроб».
– Да, – сказал Петр.
– Ты открывал его? – Глаза старика сузились. Врать не было смысла.
– Да.
Дедушка выдержал паузу, справляясь с эмоциями.
– Что в нем?
– Уродец.
Любопытство отгибает доски. Вырывает истлевшие гвозди. Заставляет возиться, по пояс в червивой грязи… в эксгумированной могиле…
Уродец, именно. Ростом с десятилетнего ребенка. Понадобилось время, чтобы понять, что это забальзамированное тело, эта болотная мумия – сотворенная каким-то безумным таксидермистом кукла. Не бывает таких людей.
Петр видел воочию: тощее тело, заляпанное жижей. Распахнутый рот, черные десны, кривые зубы. Крупная голова, окольцованная ржавым обручем. Железо впилось в скальп, с которого свисали седые клочья. Таксидермист, сделавший куклу, – из чего, что это? мертвая обезьяна? человеческие волосы? свиная кожа, начиненная опилками? – забыл про глаза. Под выразительными надбровными дугами была такая же стянутая морщинистая кожа, как на впалых щеках или груди.
– Ты не снимал обруч?
– Нет, – выдохнул Петр. Он и помыслить не мог, что касается этой гадости.
– Хорошо. – Дед отвел взор на экран, где пражане руками вылавливали рыбу из лужи возле многоквартирного дома. – Он ослаблен. Ему нужно время, чтобы набраться сил.
– Ему? Ты говоришь о…
– Да.
Петр замолчал. Хотелось бы сослаться на старческое слабоумие, поразившее профессора истории вслед за инфарктом. Но позавчера рядом с чурбаном, наполовину погруженным в грязь, Петр испытал эмоции, не свойственные двадцатилетнему парню. Страх пополам с благоговением.
– Что он такое? – спросил Петр, прочистив горло. – У него… у него растут ногти.
– Он – зло.
– Он – просто чучело. Как фальшивая русалка в кабинете диковинок.
Палец с прищепкой пульсоксиметра дернулся.
– В субботу из Берлина прилетит мой старинный друг. Встреться с ним.
– Он знает про сад?
– Да, знает.
– Кто-то еще?
– Ограниченный круг людей.
– Клуб? – Петр непроизвольно хмыкнул.
– Можно сказать, клуб.
– И чем вы занимаетесь?
– Охраняем то, что должно лежать в земле.
– Вы… как ребята из сериала «Тысячелетие»? Посвятили себя борьбе со злом?
– Это не шутки, внук. – Дедушка посмотрел на Петра с мольбой. – Эта вещь, там, в земле, она очень опасна.
– Но откуда она взялась в саду?
– Ее закопал мой брат. В начале оккупации. Брат и те, кто состояли в, как ты выразился, клубе до меня и до Рихтера.
– Вы охраняете чучело?
– Тебе не стоило знать, но так сложились обстоятельства. Твой отец или кто-то посторонний мог ее найти. Рихтер не успел бы добраться первым…
– Но чучело…
– Оно убило множество людей.
Петр снова представил сухую полость рта и безглазую морду, представил, что морщинистый человек стоит за его спиной, подслушивая разговор, и грязь сочится на вымытый пол палаты.
– Оно принуждает убивать, – сказал дедушка. – И делать вещи гораздо хуже.
«Он бредит, – подумал Петр, в ужасе глядя на старика. – Ему восемьдесят четыре, в этом возрасте здравомыслящие люди начинают говорить о разной ерунде, об оживающих куклах, допустим, и о древних проклятиях».
Петр пытался возвести мобильную стену, плотину между реальностью и готическими фантазиями, но память о мумии в ящике, в жиже, сносила любую преграду.
– Почему не сжечь ее?
– Подумай о клетке, – сказал дедушка. – В ней сидит разъяренный павиан, который просовывает сквозь прутья лапу и хватает каждого, кто подойдет слишком близко. Ты хочешь разрушить клетку?
– Тогда… залить сраную макаку бетоном.
Дедушка устало вздохнул.
– Поговори с Рихтером.
Петр подумал, что дедушка предпочел бы умереть сейчас, лишь бы переадресовать вопросы внука какому-то неведомому немцу.
– Скажи, Петр, ты счастлив?
– Что? – Мозг обрабатывал информацию с задержкой.
– Ты счастливый человек?
«Я был счастливым человеком, пока ты не сошел с ума», – подумал Петр, а вслух сказал:
– Да. Наверное.
– Значит, ты в безопасности. Злу нужны полые люди.
– Полые?
– С дырами внутри, чтобы в этих дырах селиться.
– Я не понимаю, деда.
– Поговори с Рихтером. Он проинструктирует тебя.
Дедушка закрыл глаза. За окном щебетали птицы.
– Дядя Томаш покончил с собой, – сказал Петр. – Из-за ящика?
– Он был старым, – ответил дедушка тихо. – Как я теперь. Мне надо отдохнуть.
Дедушка замолчал. Петр смотрел на него полминуты, потом уставился в телевизор. Оператор снимал крупным планом мертвого слона, очередную жертву наводнения.
Петр подумал, что его жизнь отныне не станет прежней.
1
Одиннадцать лет спустя
Хьюн Вет ступал по полу босыми пятками, пересекая коридор, словно джунгли, кишащие хищниками. Он никогда не бывал во Вьетнаме, но сейчас ему казалось, что тигры из страны, которую когда-то покинули его родители, наведались в Прагу и прячутся здесь, в квартире. Тигры-хамелеоны, сливающиеся с обоями, или что-то пострашнее тигров. Будь Хьюн Вет один, без взрослых, он бы расплакался, как ребенок. Но из кухни вкусно пахло жареным луком, по телевизору крутили репортаж о наводнении, случившемся одиннадцать лет назад, когда Хьюн Вета еще не существовало в помине, воробьи чирикали за окном. Это был самый обычный день в конце быстротечного лета. Осторожно высунув голову из-за угла, Хьюн Вет посмотрел на хлопочущую у плиты маму.
– Я тебя вижу, – сообщила мама, подливая воду в рисовую муку. – Проголодался?
Хьюн Вет кивнул, хотя мама стояла к нему спиной. У мам ведь и на спине есть глаза? Чтобы всегда прийти на помощь детям… Хьюн Вет сказал, прижимаясь к стене щекой:
– Плохая тетя правда ушла?
– Ты опять за свое? – Мама нанесла тонкий слой теста на ткань, которой была обтянута кастрюля с кипящей водой. Хьюн Вет обожал блинчики бань куон, но сейчас даже они его не прельщали. – Нет никакой плохой тети, – сказала мама. – Это была женщина с почты, и она принесла письмо от твоего дяди Тханя.
– Плохая тетя, – упрямо повторил Хьюн Вет. – Приносит плохие сны.
Мама отложила нож и повернулась, озабоченно приподняв бровь.
– Тетя тебя как-то обидела?
Хьюн Вет
