Что это за мать... - Клэй Маклауд Чэпмен

Морской жёлудь.

Я сразу понимаю. Его желудёобразная раковина врослась за ухом, не больше десятицентовика.

— Не двигайся, малыш. — Медленно тянусь к ней, дрожа запястьем. Панцирь приоткрывается, обнажая перистые усики, слепо вытягивающиеся в поисках пищи.

— Вот так, не шевелись… — Мальчик не моргнёт, когда я зажимаю моллюска между пальцами и выдёргиваю. Он отрывается от бледной кожи, оставляя крошечное розовое пятнышко.

— Готово. — Поднимаю его к свету. Кружевные усики моллюска вытягиваются из раковины, словно язык, ловящий воздух. Меня бросает в дрожь. Как он мог вырасти…

Швыряю моллюска в унитаз — его раковина тук-тук стучит о фарфор — и смываю.

— Мамочка. — Его губы не шевелятся.

— Пожалуйста… Не называй меня так.

— Мамочка. — Почему его губы не двигаются?

— Прекрати.

— Мамочка. — Как я могу его слышать, если его губы не—

— Генри!

— Что, — говорит он прямо у меня за спиной, стоя в дверном проёме ванной, опираясь о косяк. Сколько он там стоял? Просто наблюдал за нами?

Я открываю рот, но слова не выходят. Приходится заставлять себя что-то сказать. Хоть что-то. — С Скайлером что-то не так. Мальчик… Он болен. — Ты тоже болен, чуть не добавляю.

— По-моему, в порядке.

— Ты смотришь?

— Что я должен увидеть? — Чтобы доказать свою правоту, спрашивает: — Как ты себя чувствуешь, Скай?

— Паааапочка.

— Видишь?

— А ты? — Он едва может на мне сосредоточиться, глаза полуприкрыты, будто усталость просочилась в самую глубь костей. — Ты выглядишь так, будто вот-вот рухнешь.

— Родительство выматывает. — Ещё бы. Но не так.

— Откуда тебе знать? — Мгновенно жалею об этих словах, как только они срываются с губ.

Веки Генри медленно опускаются, словно в замедленной съёмке, больше похоже на глубочайшую усталость, чем на обиду. — Скайлер просто не такой, как другие дети.

— Всё, — встаю. — Если ты не собираешься этого делать, я сама отвезу его в больницу.

Генри не сдвигается с дверного проёма, преграждая путь. — Скайлеру не нужен врач. Ему нужна семья.

С Генри практически невозможно спорить. Он стал невъебенно непробиваемым. Я не знаю, что ещё сказать. — Как долго, по-твоему, ты сможешь его прятать?

— Я не прячу его.

— Люди начнут задавать вопросы, — говорю. — Ты этого боишься?

— Люди всегда болтают. Мне плевать, что они говорят.

— Они узнают…

— Узнают что? — Практически выплёвывает это.

— Что ты сделал.

Генри прожигает меня взглядом. Внезапно он выглядит очень бодрым. Я задела нерв. — Все говорили мне — ты говорила мне — поверить, что Скайлер мёртв. Но я не сделал этого. Я не отпустил его. Держался за него годами.

— Генри…

— Теперь, когда мы вернули его, ты снова хочешь забрать его у меня?

Вернули? — Этот мальчик не—

— Иди сюда, Скай, — Генри протягивает руку. — Давай.

Мальчик послушно берёт её. Боже, эти двое… Как будто они вместе в этой фантазии, рука об руку. Не могу понять, Стокгольмский синдром это или что-то похуже.

Мальчик ведёт Генри к кровати. Мужчина едва держит равновесие. Может, я смогу его одолеть, думаю. Пересилить. Всё, что нужно — дождаться, когда Генри повернётся спиной, и я смогу…

Что? Оглушить его?

Иду к неоновой вывеске и выключаю её. Темнота поможет. Генри не увидит, если света не будет. Теперь нужно найти что-то достаточно тяжёлое, чтобы—

Мальчик укладывает Генри в кровать, а не наоборот.

— Спокойной ночи, — говорит Генри, уже уплывая, волна изнеможения накатывает так быстро, глаза закрываются, как крылья мотылька. — Крепко спи… Не позволяй…

И всё. Генри вырубился.

Сейчас! Сейчас наш шанс! Сейчас мы можем бежать бежать бежать—

Мальчик забирается на Генри.

Что он делает?

Он обвивает руками и ногами Генри, раскидывается на его теле. Лежит так, не сводя с меня глаз.

Что-то двигается вдоль его лопатки. Трудно разглядеть в темноте, но клянусь, вижу чёрный силуэт паука — нет, не паука.

Краба. Крошечный краб ползёт по руке Скайлера.

Одна клешня