Тёмная Сущность. Том 1 - Ден Нижегородцев
Их шаги гулко отдавались в коридоре, пока они тащили меня вверх по лестнице. Меня словно переворачивало волной боли и унижения. Когда они наконец затащили меня в квартиру и уложили на диван в гостиной, я не сдержал болезненный стон.
Мужчины поспешно покинули гостиную, оставив меня наедине с Аурелией. Я осторожно приоткрыл тяжёлые веки. Сквозь пелену мутного зрения я разглядел помещение, обставленное со скромной элегантностью: белоснежные занавеси с изящными шторами, мягкий свет лампы, создающий уютную атмосферу, и полки, аккуратно заставленные книгами. В воздухе витал слабый запах лаванды, смешанный с едва уловимыми нотками травяных настоек.
Аурелия, полностью поглощённая своей ролью сестры милосердия, извлекала из шкафа необходимые принадлежности: ножницы, бинты и флакон с какой-то жидкостью.
Мой взгляд зацепился за белого пушистого кота, восседавшего на столике у дивана. Животное смотрело на меня с таким подозрительным и, казалось, осмысленным выражением, что по моей спине пробежал неприятный холодок. В памяти всплыл образ фамильяра, напавшего на Кайру Весперу в ипостаси белой пантеры.
— Снежок, брысь! — резко скомандовала девушка, сгоняя кота со столика и раскладывая на нём медицинские принадлежности. Её голос ласкал слух бархатистой мягкостью, но в этот момент в нём проступили стальные нотки, которые не терпели возражений. — И как же вас так угораздило, Степан Игнатьевич?
Я молчал, лихорадочно пытаясь придумать правдоподобное объяснение своему ночному присутствию под её окнами. Обильно смочив бинт из флакона, Аурелия потянулась к мой голове с явным намерением перевязать рану.
И едва она меня коснулась, перед моими глазами вспыхнул ослепительно яркий свет. Багровые круги сменились белым пламенем, и я почувствовал, как мир вокруг начинает растворяться.
* * *
— Говори, пёс смердящий! — рычу, поднося окровавленный нож к лицу избитого степняка, который болтается вниз головой, подвешенный за ноги на толстой ветке дуба. Лезвие блестит в свете заката, словно издеваясь над его муками.
— Не знаю, — хрипит басурман, кровь течёт по его разбитым губам, смешиваясь с грязью. — Убей меня, казак, всё одно за тобой придут! Хан награду обещал!
— Пусть приходят, — ухмыляюсь я, вонзая нож ему в горло.
Медленно проворачиваю лезвие, чувствуя, как его тело дёргается в последней попытке сопротивления. Степняк хрипит, трепыхается, но сопротивляться не может — я сам его вязал. Он уже неживой, но я не спешу вынимать клинок.
Гляжу направо: трое нехристей висят в ряд, их кишки выпущены наружу, будто кто-то распорол мешки с зерном. Ничего путного так и не сказали.
— Атаман, бечь надо! — привычно ворчит позади Федько-Кривой, его голос дрожит, как у старого пса, чующего беду. — Близко они, ей-богу. Уж больно далече забрались, не уйти живыми.
— Ещё один остался, — говорю, глядя налево, где висит последний степняк. Его глаза полны страха.
— Не я это был! — вертит головой охальник. — Того года не родился ещё! Не мы это сделали, клянусь!
— Все так говорят, — пожимаю плечами, медленно продвигаясь к нему. — Всё одно, скольких православных сгубили? Сколько сёл пожгли? Скольких в полон увели? За всё ответ держать будешь!
Понимаю, что месть завладела мной целиком. Душа моя ныне проклята, но пути назад уже нет. Только это осталось у меня — месть. И воспоминания. Вижу её, Веселину, каждую ночь. Сколько бы ни убивал, сколько бы ни мучил — боль не проходит.
Смотрю на последнего, ухмыляюсь. Нож блестит, словно подмигивает — жаждет ещё крови. Не утолить его жажду. Как и мою.
— Говори, кто напал на село Луговое, Корочанская волость, Белгородский уезд, двадцать три года тому? — спрашиваю, хотя знаю, что бесполезно. — Назови имена — и будешь жить. Слово даю.
— Будь проклят, башибузук! — шипит степняк, понимая свою судьбу.
— Как знаешь, братец, — вновь ухмыляюсь я, играя ножом. — Федько, тащи углей! Разогреем хлопцу бока для начала.
Не отвечает старый товарищ. Поворачиваю голову, и тут между лопаток пронзительная боль. Руки и ноги сразу отнимаются, а изо рта хлынула кровь. Осознаю: убили меня. Достали-таки черти. Опускают меня бережно в траву, вижу над собой Федько-Кривого, его шрам и седую бороду. Плачет.
— Прости, батько, — шепчет, склоняясь к самому уху. — Взял я грех ну душу, но сколько уже казаков сгинуло впустую, искав тех, кто напал на твоё село? Не найти тебе их, как и не вернуть Веселину, дочку твою…
* * *
«Дочку мою?! — пронеслось в моей голове, едва я открыл глаза и вдохнул полной грудью. — Так Веселина — моя дочь?»
— Степан Игнатьевич, вы очнулись? — пролепетала Аурелия с явным облегчением. — Слава Богу!
