Дом - Оксана Геннадьевна Бутузова
— А чем вы будете заделывать?
— Подберем что-нибудь. Вокруг ведь столько всего. Да вот хоть травой.
— Трава не подойдет. Раскиснет, — говорю я. — Надо дерном.
— Щепками… Ветками… Мхом… Землей… Цветами…
Сразу столько советов, даже не разберешь, кто что предложил.
— В общем, когда мы забьем все просветы, дом будет считаться готовым, — поясняет Саша. — А вы знаете, что каждый дом имеет свое название? Например, наш — типа «сарай». Раньше был шалаш, потом лачуга из наваленных досок.
— У меня пока только три доски… — Петя запнулся. — Я их купил… Это как называется?
— Еще никак. У тебя же нет замкнутого пространства. Вот если бы ты вырыл дом в земле, это была бы нора. Завалил бы ветками, получилась бы берлога. Сколотил несколько досок — вот тебе и конура.
— А еще какие бывают? — оживилась Соня.
— Ну-у… разные. Халупа, хибара. Но это все низшие ступени дома. Настоящие дома строятся из кирпича. Они тоже отличаются друг от друга.
— Ага! — подхватывает Веня. — Дома, домики, домишки и домища.
— Домища — это уже коттеджи и виллы, — поправляет Александр.
— Дворцы, — бросаю я, и все остальные вновь начинают галдеть, выдавая свои варианты. Еще бы — такая животрепещущая тема.
Я слышу, как скрипят подо мной доски и трясется весь дом. Но не только от нашего оживления.
Кто-то настойчиво барабанит в дверь. Я стараюсь угомонить народ, чтобы обратить их внимание на эти удары. Саша с Веней недоуменно смотрят на меня. Они никого не ждут. Я — тем более. Может, и открывать не стоит?
— Эй! Восемьсот пятьдесят четвертый! Есть кто живой? — доносится до нас оглушительный окрик с дороги.
Все сразу замолкают. Только слышится тихое позвякивание, словно бьется о край бидона железная поварешка. Этот характерный звук я хорошо помню. Он исходит от городских обедов, куда мы сегодня, вероятно, уже опоздали.
— Мы все живые, — откликается Саша. — Но у нас десятый индекс, а не…
— Нам плевать на индекс! Номер вашего дома восемьсот пятьдесят четыре?
— Да.
— Так открывайте!
Веня и Саша встали у двери. Переглянувшись, они резким толчком распахнули ее.
— Тьфу ты, чуть не разлил! То сидят, как примерзшие, то пинают со всей силы.
Мужчина в белом фартуке с поварешкой в руках едва успел отскочить, открывая нам вид одинокого грузовика с родными обеденными бидонами. Мы не верим своим глазам. Нам привезли еду! На дом! Вот так номер!
Мы быстро вытащили свои миски, выплеснув из них воду, подставили под струю свежего и горячего, супа. Осчастливив нас таким образом, раздатчик полез в кузов, к бидонам. Машина тронулась. Наверное, по следующему адресу. Наши гости тоже вышли на дорогу и смотрели голодными глазами.
— Мы же забыли про хлеб, — я отрываю взгляд от грузовика, поднявшего клубы пыли перед нашим порогом. Моей обиды и след простыл. Очевидно, она уехала вместе с раздатчиком.
Всех пригласили обратно в дом, и мы расселись на кровати. Саша по-хозяйски взял в руки ножик. Я заметила, как у Пети чуть дернулась щека, но он тут же поборол себя и слишком радостно сказал: «Спасибо», когда ему вручили отрезанный хлебный ломтик. Хозяева опустошали большую миску, гости — поменьше. Когда все в доме было съедено, гости засобирались по домам. Они и так слишком долго задержались, непростительно много получив от своего визита, и опасались весьма распространенной в здешних краях расплаты.
Праздник удался, и нам казалось, что с этого момента жизнь пойдет по-другому, что в ней будет удаваться решительно все. Но время шло, а работы не было. Мы словно застыли, законсервировались на одном уровне и в одних позах — на кровати, с вытянутыми ногами, прикрытыми одеялом. Нам даже незачем было ходить в город. Каждый день к нашему порогу регулярно подкатывали громыхающие бидоны с горячей, но невкусной похлебкой, которую мы заедали тонкими ломтиками черствеющего хлеба. Я потихоньку закупоривала дом изнутри, забивая щели между досками дерном, щепками, мхом, всем, чем советовали. Скоро стены перестали пропускать солнце. И тогда нам стало совсем темно, даже при открытой двери. Нас потянуло на свет.
И так совпало, что именно тогда возобновилось городское строительство. Сюда сошлись все — на кормежку в лучшие времена столько не приходило. Здесь были и Соня, и Петя, к существованию которого я уже привыкла, и Марина, которую я до сих пор старалась не замечать. Выстроились привычные очереди, из которых народ выкрикивал свои номера. Но взяли немногих. В том числе Сашу и Веню. Работодатели прежде всего нуждались в сильных трудоспособных каменщиках с высокими индексами. Как ни странно, Петр тоже пригодился — на перенос кирпичей. Нам с Соней пришлось удалиться.
Соня была расстроена. Хотя больше оттого, что не ладились у нее отношения с мужчиной. Я деликатно намекаю на Петю, но она и слушать не хочет — хиловат, низковат. В общем, мы возвращаемся из города в полной неопределенности. Вокруг такие же разбредаются несолоно хлебавши по домам с понурыми головами, на пальцах прикидывая, через сколько времени могут быть востребованы. Мужчины и женщины, голые и одетые, сильные и слабые на вид. Одни обгоняют нас, других обходим мы. Неожиданно Соня резко сжимает мою руку.
— Это он! — испуганно шепчет она и неотрывно смотрит в затылок обогнавшему нас мужчине.
Я присматриваюсь к спине. Она слишком широкая и рыхлая. И вообще человек довольно крупный: выше среднего роста, длинные руки, массивная шея, курчавые темные волосы. Все его достоинства легко оценить вследствие полного отсутствия одежды. Но это не смущает мужчину, даже наоборот…
С ним рядом идет женщина. Ее голова едва достает до плеча спутника. Прямые, черные с пепельным отливом, словно угли костра, волосы мягкими волнами огибают тело и обрываются на уровне талии. Женщина тоже голая. Видимо, у них одинаковый коэффициент.
— Ну вот, к нему уже кто-то присоседился, — совсем уже упавшим голосом констатирует Соня.
— Не робей! Если ей можно, то почему тебе не попробовать? Сейчас подойдем и познакомимся.
— Ты что? — она снова сильно дергает меня за руку. — Нельзя же так сразу!
— А как можно не сразу? Высиживать на своем квадратном метре и грезить домами и мужчинами, пока снег не занесет с головой? Надо действовать, Соня! Впереди зима. Она стирает все границы между можно и нельзя, между мужчинами и женщинами. Остается лишь одна — между жизнью и смертью. Понимаешь?
Я решительно двинулась вперед. Сбоку пристроилась дрожащая Соня.
— Молодой человек! — кричу я в затылок будущему
