Дом - Оксана Геннадьевна Бутузова
Работа кипит
Лето — мое любимое время года. Это, должно быть, оттого, что у меня низкий коэффициент и любовь к другому сезону для меня недоступна. Даже весна воспринимается только как преддверие лета. Конечно, ведь мы еще так зависим от его щедрости. Мы — это все жители здешних краев, пребывающие между нищетой и небытием. Летом мы резко богатеем и уверенно переходим в категорию нищих, ибо в тепле не нужно заботиться об одежде и термоизоляции дома. Наши индексы повышаются сразу на несколько пунктов — пока только мысленно, но это позволяет испытывать нечто вроде удовлетворения.
Нам с Сашей некогда оглядываться по сторонам. Мы вкалываем за троих, пока Веня не залечил руку. Город строится, постепенно раздаваясь в ширину. Лето также способствует его оздоровлению. Он прооперирован землекопами, все болезни из него извлечены и увезены в неизвестном направлении, и он готов к возрождению. Растревоженная земля дышит ровно и свободно. Ее теплые комья так и липнут к сандалиям. Пока мы месим ногами почву, руки заняты замесом бетона. Мы с Сашей работаем бетономешалками — так называется наша профессия. У каждого по ящику, куда ссыпают цемент, песок и щебенку, заливая все это водой. Мы интенсивно мешаем эту вязкую жижу лопатами. Так продолжается довольно долго, потом ящики забирают для заливки фундамента, а нам приносят следующую порцию.
Дом будет большой, в несколько этажей, и этим порциям нет числа. Лопата вязнет в бетоне. Кажется, он и меня засасывает потихоньку, а солнце еще и подталкивает сверху горячими ладонями. Так и норовит окунуть с головой в ящик. Кисти онемели от нескончаемого движения, превратились в два стальных рычага. Слышу сзади знакомые шаги — не Саши, а Вени. Он пришел на подмогу. Предлагает помочь. Нет, просто постой рядом, мне от этого легче, говорю я. Он стоит, подбадривает, рассказывает что-то смешное, но я не смеюсь — у меня уже голова кружится от вращательных движений. Даже забываю, в какую сторону я мешала. Веня напоминает. Ну вот, вроде бы все. Это была последняя порция. Веня льет на руки воду, в какой-то момент мне кажется, это не вода, а бетон. Я отдергиваю ладони, но быстро понимаю свою ошибку.
Потом освобождается Саша, мы вместе едим и отправляемся на базар. Саша, как всегда, уже все рассчитал — для кровати нам понадобятся шесть досок, два бруса по метр двадцать на ширину ложа и подпорки с перекладинами. На все про все имелось один рубль шестьдесят копеек: семьдесят моих, девяносто Сашиных. Это с лихвой покрывало затраты на стройматериалы, и оставалось еще семьдесят копеек. Минус десять монеток, естественно, на хлеб. А вот на что еще потратить — тут мы затруднились с ответом. Решили, на что глаз ляжет у всех троих, то и возьмем.
После прочеса нескольких рыночных рядов мы остановили свой выбор на трусах. В шестьдесят копеек как раз укладывались три пары, кем-то, правда, уже ношенная, но не суть. Иметь трусы в здешнем обществе престижно, благопристойно, полезно, наконец, просто гигиенично. Продавец нижнего белья представил нам широкий спектр вариантов, различающихся цветом, размерами и полом. Мне приглянулись белые, среднего размера, женские. Ребята взяли черные, средние, мужские.
Мы идем вереницей по дороге, нагруженные досками и в трусах. В них я чувствую себя увереннее. Теперь у меня под платьем не голое тело, а дополнительная одежда. Так и хочется задрать подол и продемонстрировать кому-нибудь. Но руки заняты — прижимаю к бедрам концы трех досок. Противоположные — в правой руке у Саши, левой он удерживает еще три доски, продолжение которых, не считая подпорок и брусьев, несет Веня. Нас мутит от переизбытка древесины. Но зато наш дом скоро увеличится еще на шесть фрагментов. Кровать — это ведь тоже гигиенично и представительно. Чем валяться на земле… Надо быть выше. И весеннее половодье теперь до нас не доберется. Молодец все-таки Сашка. Я оглядываюсь и улыбаюсь ему. Он подмигивает в ответ, хотя сам уже еле идет…
А ночью пошел дождь. Мы как раз выставили нашу будущую кровать на открытом воздухе, а сами сгруппировались под навесом. Саша не поленился и встал.
— Надо доски перенести под крышу.
— Правильно, — поддакнул Веня. — Давайте постелем и ляжем на них. Хоть снизу не промокнем.
— Ляжем, — прошептала я сквозь сон.
— Ты что?! — набросился Саша. — Они же отсыреют. Как ты завтра собираешься их просушивать, если сразу прибивать надо?
Я вздрогнула и посмотрела на ребят. Саша переносил доски и водружал их стоймя под навесом, прямо у нас в ногах.
— А если свалятся? — предположил Веня.
— Свалятся — встану и подниму.
— А если на меня свалятся?
— Тогда ты поднимешь.
— Ну ты и зануда!
На этих словах я заснула.
Утро выдалось раннее, и день обещал быть сухим и жарким — в самый раз для постройки кровати. Доски все-таки отсырели, и с первыми лучами солнца Саша выставил их на просушку. А сам принялся сооружать подпорки. Мы с Веней охотно помогали, хотя толку от нас было мало. У Саши в голове имелись свои расчеты, чертежи, внешний вид спереди, сбоку и сверху, а нам этого всего видно не было. Мы могли только держать и приносить. Не знаю, как Веня, но лично я обиды не чувствовала. Кровать — это ведь целиком Сашина идея, за ним, стало быть, и воплощение. А я лишь поучаствую в ее испытаниях.
Уже к полудню основные элементы были собраны. Ложе вышло крепкое и просторное, каждому лежащему досталось по сорок сантиметров в ширину и два метра в длину — крутись хоть всю ночь, никому не помешаешь. А вместе с кроватью получился еще и ряд посадочных мест — прямо хоть гостей принимай.
Блюстители порядка нашу затею одобрили. Мы вполне были достойны девятого номера. По такому случаю следующий день был объявлен днем отдыха и стирки. Наконец-то мы хоть чуточку обновим наши вещи, уже изрядно замусоленные. Взяв все, что имелось из одежды, мы с Сашей отправились к речке. Веня оставался в сторожах. Рука у него почти зажила, и перевязочную косынку я тоже взяла простирнуть. Она, конечно, не отстиралась, но стала вся равномерно розовая. Что ж, это даже красиво — интенсивный оттенок телесно-кровавого. К тому же я не собиралась носить ее всю жизнь.
Люди подходили к берегу, мылись, набирали воду, стирали, уходили, а мы с Сашей все плескались с нашими немногочисленными вещами. Стояла такая теплынь, что вода приобрела одинаковую температуру с воздухом, и очень уж не
