Индульгенция 5. Без права на ненависть - Тимур Машуков
Изабелла замерла, ее улыбка медленно сползла. Она увидела что-то в сестре — что-то, что заставило ее безмолвно кивнуть и быстро скрыться в темноте коридора, даже не попрощавшись.
Дверь в столовую тихо закрылась за ней. Мы остались одни в полумраке огромного холла у подножия лестницы. Тишина давила, звенела в ушах. Свет канделябра из столовой выхватывал лишь часть ее лица — решительный подбородок, сжатые губы, горящие глаза.
— Она права в одном, Видар Раздоров, — произнесла Вивиан, ее голос был низким, как бархатный гром. Она сделала еще один шаг, сокращая дистанцию до минимума. Наши тела почти соприкасались. Я чувствовал каждый ее вдох. — Ты… забавный, когда смущаешься.
Ее рука медленно поднялась и она коснулась кончиками пальцев моей щеки, где все еще горел румянец. Прикосновение было легким, как крыло мотылька, но обжигающим.
— И очень… внимательный. Мы-то оба знаем, что это лишь твоя игра. Но от этого она не становится менее интересной.
Мое сердце бешено колотилось, грозя разорвать грудь.
— Вивиан, я…
Я попытался отступить, но за спиной была холодная каменная стена.
— Молчи, — она приказала тихо, но так же властно, как Годунов в своем кабинете.
Ее пальцы скользнули с щеки к моему виску, потом вниз, к линии челюсти. Ее взгляд изучал мое лицо, как карту неизведанной территории.
— Ты назвал мою ночь… силой. И был прав.
Еще один шаг. Теперь я чувствовал тепло ее груди через тонкую ткань платья. Ее дыхание коснулось моих губ.
— Но ты не спросил, что эта ночь хочет… от тебя.
И прежде чем я успел что-то понять, запротестовать или хотя бы вдохнуть, она начала действовать.
Ее рука обвила мою шею, властно притягивая к себе. Не было нежности, не было вопроса. Это был захват. Завоевание. Ее губы нашли мои — твердые, требовательные, не оставляющие места для сомнений или отступления. Вкус ее был как глоток ледяного вина — терпкий, опьяняющий, с горьковатой ноткой полыни. Мир взорвался, сузившись до точки соприкосновения наших губ, до жара ее тела, до стального капкана ее рук. В ушах зазвенело. Все рухнуло, сметенное этой неистовой, всепоглощающей волной.
Она оторвалась от меня так же внезапно, как и начала свою атаку. Ее дыхание было чуть учащенным, глаза горели во мраке, как два раскаленных угля. На ее губах играла не улыбка, а выражение удовлетворенной хищницы, добившейся своего.
— Теперь ты знаешь, чего хочет ночь, Видар Раздоров, — прошептала она, ее голос звучал хрипло и опасно.
Она отпустила меня, отступив на шаг. Ее достоинство, ее холодная неприступность вернулись в мгновение ока, как будто ничего не произошло. Только слегка распухшие губы выдавали правду.
— Спокойной ночи. И помни…
Она повернулась, чтобы идти к лестнице, бросив через плечо:
— … завтра начинается твое настоящее испытание.
Она поднялась по ступеням, ее силуэт растворялся в темноте второго этажа. Я остался стоять у стены, прикасаясь дрожащими пальцами к своим губам, все еще чувствуя ее вкус, ее жар, ее стальную волю. Ревность? Нет. Это было заявлением прав. Предупреждением. И обещанием чего-то такого, что пугало куда больше любых монстров Карельской Пустоши. Сердце бешено колотилось, но теперь не только от стыда или страха. Теперь — от предвкушения и осознания — игра только началась. И Вивиан де Лоррен не намерена ни с кем делиться своей добычей. Особенно — с собственной сестрой. А императорский приказ «следить» за ними внезапно приобрел совершенно невыносимый, дьявольский оттенок.
Вот только было одно «но» и звалось оно: Кристина, Света, Танька, Снежана, Настя… И прочее. Именно так. И Вивиан, возомнив себя демоном-искусителем, не знала, что в нашем пруду водятся очень зубастые рыбки. Что ж, так даже интересней. Завтра, думаю, будет ждать ее сюрприз…
Глава 18
Глава 18
Я вернулся к себе в комнату, застыл у двери, глубоко вздохнул… И только тогда сбросил с себя маску испуганного мальчика. Признаюсь, держать ее целый день было очень сложно. Особенно общаясь с императором. Но вроде бы я неплохо справился. А уж как Вивиан сверкала глазами, внезапно вообразив себя опытной женщиной, что может играть на моих гормонах. Смех, да и только. Но чем бы дитя не тешилось…
— И чему, интересно, ты так улыбаешься? — соткалась из воздуха возле меня Мавка.
— Настроение хорошее, — я подхватил ее на руки и нежно поцеловал.
— Я чувствую…
Ее глаза заблестели, а рука скользнула вниз и осторожно сжала мой член.
Ну да, после всех этих примерок, демонстраций и обжиманий стояк у меня просто жуткий. Я судорожно выдохнул и, пытаясь отвлечься, спросил:
— А Навка где?
Мавка игриво водила рукой по члену, не позволяя мне расслабиться.
— Умотала куда-то. Открыла портал, и только я ее и видела. Небось, на охоту рванула — любит она по ночам летать, да преступников кушать…
— Что ж, тогда нам никто не помешает…
Я вновь прижал её к себе и снова принялся целовать. Мавка охотно отвечала на мой поцелуй, её руки начали гладить меня по спине, иногда спускались ниже. Мы целовались долго, со вкусом, пока я не почувствовал, что её ноги расслабились и чуть разошлись в стороны. Это был верный признак того, что она достаточно возбуждена. И тогда я приступил к более активным действиям.
Одним резким движением я снял с неё свитер и задрал блузку. Она нетерпеливо подняла руки, не открывая глаз, и блузка тоже оказалась отброшенной в сторону.
Мне захотелось рассмотреть ее всю до малейших деталей, поэтому я включил свет и с удовольствием глянул на её грудь, облаченную в бюстгальтер, в ярком свете люстры. Быстро щёлкнул застёжкой сзади, и последняя преграда упала к нашим ногам.
Чуть отстранившись, я наслаждался, рассматривая её обнаженные груди. Они имели округлую форму спелой дыни. Ореолы сосков были довольно большими, а сами соски стояли, как два часовых.
Наклонившись, я взял правый сосок в рот. Мавка тихо застонала и выпятила грудь навстречу мне. Я осторожно взял её снизу и нежно сжал. То же самое я повторил и со второй грудью. Она вся дрожала, а её руки лихорадочно метались, то гладя меня по затылку, то обхватывая за плечи и пытаясь притянуть меня поближе.
Я попытался расстегнуть молнию на юбке, но не мог понять, как это сделать. Тогда я решил, что можно продолжить и в одежде, и стал настойчивее
