Темна вода во облацех - Александр Федорович Тебеньков

Он глубоко вдохнул и выдохнул, снова вдохнул и выдохнул... Потом аккуратно принялся выводить Банника обратно, одну за другой отменяя данные ранее установки, пока не позволил ему выйти из гипнотического транса полностью и окончательно.

А дальше они словно поменялись ролями — пациент и гипнотизер, перципиент и индуктор.

Баринов сидел опустошенный, переводил дух, приходя в себя. Банник же, напротив, был бодр, энергичен, в прекрасном расположении духа. Очнувшись от транса, он только и спросил: «Ну, как?», не дожидаясь ответа, прошел в заднюю комнату. Появился с двумя стаканами, «Нарзаном» и на четверть наполненной бутылкой коньяка. Подходя, заявил громогласно:

— Ну, дожили ляхи, в холодильнике мышь повесилась! Ладно, я за вас возьмусь!

Тут же разлил коньяк по стаканам, пустую бутылку поставил у ножки стола.

— Давай, Павел Филиппович, за почин!.. Эге, Павел, да на тебе лица нет! — и спросил торопливо: — Что-то не так? Что случилось?

Отмалчиваться смысла не было никакого.

— Николай, на каком аппарате ты летаешь во сне?

Банник резко поставил стакан, едва не расплескав коньяк.

— С чего ты взял? Откуда знаешь? — Он буквально впился взглядом в лицо Баринова. — Ага, в сеансе, так?.. Достал-таки?

Баринов поднял стакан, сделал пару мелких глотков, потянул из кармана сигареты.

Не особо торопясь он прикурил, вырвал из блокнота чистый лист, свернул его фунтиком вместо пепельницы, стряхнул туда пепел... Банник стойко выдерживал паузу, даже не притронулся к своему стакану.

— Так что, колись, парень, — медленно сказал Баринов. — Теперь-то ты уж точно не отвертишься, выложишь все как на духу. И прежде всего — кто ты есть на самом деле?

Глава 17

1

— Надеюсь, теперь понимаешь, почему я никогда и никому не рассказывал полностью сюжеты своих снов — ни родителям, ни врачам, ни Кириллу Витольдовичу. Ни тебе. Скажешь «а» — неизбежно придется говорить «б», а этого, разумеется, я позволить себе не мог. Ограничивался десятком сцен, самых безобидных.

Собственно, все более или менее осмысленные сновидения вертятся вокруг трех сюжетов. Один тебе известен — африканский колдун. Героя второго я для себя называю Робинзоном Крузо. Как тот мужик очутился на необитаемом острове, не знаю, не видел. Островок маленький, километра полтора на три-четыре, наполовину скалистый, наполовину порос лесом. Болотце посредине, ручеек... С ним ничего интересного — труд, труд... бесконечный труд. Трудяга, каких мало. По времени, похоже, он жил гораздо ближе к нам, пожалуй, в начале-середине девятнадцатого века. На первых порах ходил в одежде из ткани, простой и незамысловатой, скорей всего матросской — рубаха с костяными пуговицами, штаны на пряжках и помочах, кожаные башмаки. Когда поизносился, начал плести из стеблей, лиан, пальмовых волокон. Нож у него был хороший — большой, складной, из отличной стали. А питался, стыдно сказать, черт знает чем — какими-то плодами, корешками, моллюсками, жучками, гусеницами. Крысы еще там водились, но ими он брезговал... В общем, типичный Робинзон! Кстати, выбраться с того острова он почему-то не пытался, наверное, все его там устраивало. И особо распространяться о нем не стоит.

Я уже говорил, что сюжеты собирал по крохам, по обрывистым клочкам многих и многих снов, так что на связности рассказа внимание не акцентируй.

Сюжет третий. Похоже, жил я тогда где-то в верховьях Дона, похоже, еще далеко до нашествия татар, до христианства, и звался Соловьем-разбойником... Нет, это я опять же для себя его так назвал. Почему? Да потому как умел летать и промышлял грабежом и разбоем. А может, называться мне нужно пушкинским Карлой из «Руслана и Людмилы», скорей всего, та же сволочь... Но этот сюжет складывается туго, слишком мало информации — все обрывочно, фрагментарно, нечетко. Могу с уверенностью утверждать: жилище его было на высоком утесе — просторная рубленая изба из бревен, пристроена к большому гроту. Жил один. Не пахал, не сеял, не охотился... Ну и главное. Летал он, то есть я — только не смейся! — в ступе.

Баринов сдержанно хмыкнул.

— Ты не спутал? Может, Баба Яга?

— Ну вот, так и знал!.. Не-ет, Павел Филиппович, не баба, самый настоящий мужик. Кстати, девок не воровал, по крайней мере, на моей памяти. Да и вообще, грабеж — сильно сказано. Понимаешь, ему и так все, что необходимо, отдавали сами. Словно дань платили. Или в жертву приносили — как посмотреть. В округе, ну, в пределах досягаемости, было пять-шесть селений, и около каждого существовало специальное место, вроде бы капище. Вот туда местные жители и сносили то, что считали нужным — одежду, продукты, напитки разные... даже оружие. А я прилетал, выбирал и увозил к себе. Ну, ступа — это к слову. Скорее, бочка, собранная из дубовых клепок, стянутая, кстати, металлическими обручами. Довольно прочная, объемистая, много чего в ней помещалось.

— Чудны дела твои, господи! — покрутил головой Баринов.

— Вот-вот, чудны и замысловаты... Бочка эта, в частности, и натолкнула на мысль, что поднять себя в воздух проще всего на какой-нибудь твердой основе.

— Только сдается мне, Николай, это все же не левитация в чистом виде.

— Безусловно! Если она, конечно, в чистом виде существует. Потому-то мои прежние попытки и оказывались безуспешными. А когда дошло, что в качестве, так сказать, «ракетоносителя» требуется ковер-самолет, ступа, сапоги-скороходы, кресло или простая фанера — вот тогда я полетел.

— Так. В первом приближении более или менее ясно... Кстати, почему именно Дон? А почему не верховья Дуная, или, скажем, Сены?

— Да ты что, в самом деле! — Банник, похоже, обиделся. — По-твоему, я, русский, не отличу русских от других? Основы антропологии еще, слава богу, помню... Пусть полторы-две тысячи лет назад, пусть даже три. Внешний вид, обычаи, одежда, манера держаться... язык, наконец! Да и дома, жилища, другие постройки... Что, я, по-твоему, в Суздале, Новгороде, Ярославле с Рязанью не бывал?

— Ладно, ладно, тебе виднее. Однако, — Баринов не удержался, чтобы не подпустить шпильку. — Однако, насколько было бы все проще, если бы ты не секретился с этими снами. Даже при беглом знакомстве можно наметить кое-какие дополнительные опорные точки.

— В каком-то смысле ты прав, — Банник не был склонен к спорам. — Но согласись, пришлось бы тогда афишировать и огненные шары, и способность летать. Причем, абсолютно бездоказательно. А ты бы поверил в эти штучки-дрючки, скажем, пять лет назад? Не счел бы мистификацией или, не дай бог, шизофренией?