Разноцветные ночи - Игорь Вереснев

— Я не знаю дорогу, я не сапёр, честно! Я радист…

Выстрел.

Осталось двое, молодой и «старик». Кто сломается первым? Хоть пари заключай.

Я уже поднял руку, когда «старик» сдался.

— Я… я проведу, если вы гарантируете нам жизнь.

— Только тебе.

Выстрел. Паренёк проиграл.

Трупы мы стащили к палаткам и подожгли. Кедра — в общую кучу. Предварительно переодели в форму окка, нацепили на шею жетон, щедро облили бензином — чтобы хорошенько прогорел, до костей. Чтобы не опознали, приняли за своего. Число сапёров должно сойтись, тогда не сразу заподозрят, что мы взяли проводника.

В этот раз я рассчитал верно. Едва река и мост исчезли за деревьями, как послышался стрёкот «вертушек». Машины пошли вверх и вниз по течению, наверняка и десант высадили, прочёсывать прибрежный лес. По ту сторону. На минные поля не сунулся никто.

Мегера мою смекалку оценила. Показала большой палец, улыбнулась:

— Молодец, вождь семинолов, соображаешь.

Док тоже посмотрел на меня уважительно. Следом и до Малого дошло. И — до окка.

Сапёр не проронил ни слова, пока мы не прошли лес насквозь. Впереди раскинулась степь, бугристая, с каменными проплешинами, торчащими из буроватого суглинка огрызками скал, редкими кустами тёрна. Наверняка обильно засеянная минами. Там, на опушке, во время привала, сапёр решился заговорить со мной.

— Вы не сдержите обещание. Вы расстреляете меня, как остальных, правда?

Мегера хмыкнула. Посоветовала:

— Не задумывай далеко наперёд. Живи сегодняшним днём и старайся быть нам полезен. Чем дольше будешь полезен, тем дольше будешь жить. Простая логика войны.

Сапёр посмотрел на неё, потом на Дока. Вновь перевёл взгляд на меня.

— Если вы задумали диверсию на аэродроме, то у вас ничего не выйдет, там охраны много. — Помолчал и добавил: — Но вы не к аэродрому идёте, правда?

Я не мог ему ответить, даже если бы захотел. Я не знал, куда мы идём.

Не дождавшись ответа, он отвернулся. Вытащил из внутреннего кармана прямоугольник картона. Мегера тут же выхватила, повертела в пальцах. Я заглянул ей через плечо. Фотокарточка. Женщина и двое детей. Мальчик лет пяти и девочка немного постарше. Красивые. Почти как мои. Только светловолосые.

— Твоя семья? — поинтересовалась Мегера.

Окк кивнул.

— Живы?

Он вздрогнул, испуганно взглянул на нас. Снова кивнул. И едва Мегера отдала фотографию, поспешил спрятать её. А я понял, отчего второй вопрос вызвал такую реакцию. Разумеется, живы. С их детьми что может случиться? Они далеко от войны.

Привал закончился, и мы пошли дальше. Сквозь унылую октябрьскую степь, к неизвестной мне цели.

Мы шли гуськом, стараясь ступать шаг в шаг. Первым — сапёр, за ним — Малой, Док, Мегера и я — замыкающим. Поднимались на холм, спускались с холма, опять поднимались. Тихо, пустынно, лишь багровеют пятна терновника, да хрустит под башмаками сухая трава. От однообразия, от того, что одновременно надо и под ноги смотреть, и по сторонам пялиться, я не уследил. Пропустил миг, когда успеть можно было.

Окк развернулся, что было силы дёрнул у Малого автомат. Обезоружить не смог, но на землю повалил. Прыгнул на Дока, выхватил нож, который тот таскал в чехле на поясе, ударил в бок… В следующую секунду Мегера была рядом с ними. Отдёрнула окка удушающим захватом, обезоружила, опрокинула. Она бы и шею ему сломала, но я подскочил, ткнул ствол в лицо сапёра.

— Отпусти.

Мегера подчинилась, бросилась к хрипящему, кашляющему кровью Доку. А я спросил сапёра:

— Зачем?

— Вы не к аэродрому идёте. — Он прижал сцепленные в кулак пальцы левой руки к груди, вперился в меня взглядом: — Вы всё равно меня расстреляете. Стреляйте сейчас, я вас не поведу дальше.

Этот взгляд я знал превосходно. Взгляд человека, простившегося со всем, что ему дорого в жизни, и потому не боявшегося смерти. Я выстрелил. Рука окка дёрнулась, пальцы разжались. Скомканная фотокарточка скатилась в траву.

Затем мы с Мегерой бинтовали Дока. Рана получилась дрянная, лёгкое пробито. И не знаю, что ещё. Ампула бупренорфина боль сняла быстро, но кровотечение останавливаться не хотело. И сидеть, ждать, пока Доку полегчает, смысла не было.

— Теперь первым идёшь ты, — приказал я Малому.

Он не спорил. Шмыгнул носом, кивнул, поудобнее приладил автомат и пошёл. Он прошёл метров двести. Потом взорвался.

К счастью, эта мина на нашем пути была последней.

Док не дожил до ночи. И это к лучшему. Пусть Мегера несла его на себе и утверждала, что способна идти так сколько угодно, но скорость нашу это замедляло очень заметно. А окки не идиоты. Не найдя диверсантов по ту сторону реки, они захотят прочесать и окрестности аэродрома, к которому мы приближались с каждым шагом.

Последние минуты своей жизни Док бормотал какие-то непонятные термины, густо перемежая их числами. Но он не бредил, так как Мегера кивала то и дело, успокаивала:

— Да, я помню, помню параметры. Я не могу забыть, у меня резервный чип памяти.

Потом Док затих. Мы уложили его на колючую степную траву, под терновым кустом. И здесь же устроили ночёвку — Мегера всё-таки переоценила свои силы, а те два-три километра, что мы успели бы пройти до полной темноты, ничего не решали. Лучше уж подняться на рассвете.

О костре, ясное дело, речи не было. Мы расстелили спальники, сжевали банку тушёнки — одну на двоих, больше не хотелось. Мегера улеглась спать. И я прилёг рядом, дремать и караулить одновременно — теперь все дежурства мои.

Вечер постепенно превращался в ночь. Небо темнело, набирало черноты, зажигало холодные октябрьские звёзды. Но луна пока не взошла. Меня это устраивало. Без неё уютнее.

Мегера никак не могла уснуть, ворочалась с боку на бок. Потребовала вдруг:

— Согрей меня! — Сообразила, что я её не понял, хмыкнула: — «Дупло» в затылке предложить не могу, но то, что между ног, в твоём распоряжении.

Я тоже хмыкнул. Кивнул было в сторону Дока, остывающего в десяти шахах от нас, но тут же подумал: «Какого чёрта? Наверняка это будет последний раз. И у меня, и у неё».

Секс получился быстрым и безвкусным. Зато мы в самом деле согрелись. Чтобы сохранить тепло на дольше, Мегера тесно прижалась ко мне своей плоской, почти мужской грудью, положила голову на плечо. Я думал, она так и заснёт. Но ей захотелось поговорить:

— Оцеола, кого ты потерял на этой войне?

Не люблю разговоры по душам. Надо было промолчать.