Наука о чужих. Как ученые объясняют возможность жизни на других планетах - Антон Иванович Первушин
Издание книги Гюйгенса, несмотря на компромиссное предисловие и личное участие царя, встретило сопротивление. Директор петербургской типографии Михаил Петрович Аврамов, отличавшийся консервативными взглядами, счёл книгу Гюйгенса «атеистической» и «богопротивной». Хотя царь прямо приказал выпустить 1200 экземпляров перевода, Аврамов, пользуясь его отсутствием в столице, напечатал только 30, которые послал Брюсу в качестве отчёта о проделанной работе. Позднее он утверждал, что сообщил царю о махинации, покаявшись, и тот простил его, но, скорее всего, он просто умолчал, и нормальный тираж «Космотеороса» на русском языке появился только в марте 1724 года.
Всё же просветительская деятельность Петра дала существенный результат, хотя и после его смерти. В 1728 году началось издание журнала «Краткое описание комментариев Академии Наук», в первом же выпуске которого были статьи о вихревой теории Декарта и открытиях Кеплера. 2 марта того же года в Академии состоялась публичная лекция Осипа Николаевича (Жозефа-Никола) Делиля, француза по национальности и первого директора Академической астрономической обсерватории, на тему «Можно ли установить при помощи одних только астрономических данных, какова истинная система мира? И движется Земля или нет?» (Si l'on peut démontrer par les seuls faits Astronomiquest, quel est le vrai Systéme du Monde? Et si la Terrre tourne, ou non?). Он, в частности, говорил: «В системе Коперника движение небесных тел сведено к такой большой простоте и гармонии между собой, что большинство астрономов и философов, восхищённые красотой этой системы, нисколько не сомневаются в её истинности… Но если сюда прибавить ряд новых астрономических наблюдений, ещё не вполне установленных, то из них, без сомнения, можно извлечь ещё более убедительные свидетельства истинности этой системы мира».
Вслед за Делилем выступил другой академик – швейцарец-математик Даниил Бернулли, только что приехавший в Россию. Он подчеркнул, что при обсуждении важных мировоззренческих вопросов учёным не следует ориентироваться на традицию или мнение большинства – они должны отвергнуть «предрассудки» и познавать «силой разума». Бернулли напомнил присутствующим, что гелиоцентрическая модель появилась довольно давно, но образованные люди обсуждают её тайком во избежание гнева церкви: «Пример Галилея, одного из выдающихся математиков своего времени, который разбирался в этом вопросе яснее других и был ещё счастлив, что отделался за это почётным заточением, произвел на умы учёных слишком сильное впечатление. Но, слава богу, мы живем в таком веке, когда большинство пришло к этому воззрению, и находимся под покровительством монарха, который не стесняет движения наук и своими милостями способствует их расцвету». Российским «монархом» в то время формально был двенадцатилетний император Пётр II, но Бернулли, как и многие другие, связывал с ним большие надежды и рассчитывал, что молодой человек продолжит дела своего великого предшественника.
Речь Делиля и комментарий Бернулли были напечатаны отдельным изданием на французском языке, однако русский перевод, подготовленный Степаном Ивановичем Коровиным, так и не был издан по решению президента Академии.
Проблемы возникли и при издании перевода «Бесед о множественности миров» (1686) Бернара де Фонтенеля. Его выполнил в 1730 году (то есть при императрице Анне Иоанновне) известный российский поэт-сатирик Антиох Дмитриевич Кантемир, который был убеждённым сторонником гелиоцентризма. В немедленной публикации было отказано под предлогом того, что книга должна получить одобрение высших сановников империи и Святейшего Синода, который был государственным органом церковно-административной власти. Поэтому перевод «Бесед…» под заголовком «Разговоры о множестве миров» увидел свет лишь через десять лет – в 1740 году. Работая над ним, Кантемир прилагал усилия, чтобы сделать текст общедоступным: научно-литературный лексикон ещё не устоялся, и ему приходилось вводить новые слова («понятие», «средоточие», «наблюдение», «плотность» и т. п.) и давать пояснения к специфическим («машина», «экземпляр», «климат», «система», «материя» и т. п.). Текст был снабжён иллюстрациями: картой Луны и схемой Вселенной в представлении Декарта.
Воцарение императрицы Елизаветы Петровны, отличавшейся набожностью, способствовало увеличению власти Синода, что не могло не сказаться на популяризации передовой космологии. В 1749 году бывший директор петербургской типографии Михаил Аврамов, по-прежнему убеждённый, что ограничения прав православной церкви, начатые Петром I, и популяризация наук являются делом самого дьявола, составил объёмную челобитную Елизавете, в которой среди прочего писал: «Из Гюйгенсовой и Фонтенеллевой печатных книжичищ сатанинское коварство явно суть видимо. В них же о сотворении мира ещё напечатано: мирозрение или мнение о небесно-земных глобусах и украшениях их, которых множественное число быти описует, называя странными древних языческих лживых богов именами… И на оных небесных светилах и во всех множественных описанных от оных глобусах таковым же землям, яко же наша, быти научают; и обитателей на всех тех землях, яко же и на нашей земле, быти утверждают; и поля, и луга, и пажити, и леса, и горы, и гады, и всякое земледелие, и рукоделие, и музыка, и детородные уды и рождение и всё прочее, яже на нашей земле, тамо быти доводят. И тако на каждых глобусных землях собственныя везде солнцы и луны быти утверждают, и множественное их число исчисляют, и на них земли с жители, звери, и гады и пажити такожде, яко и на нашей земле, все быти научают… Прилично здесь заградить их нечестивые уста…»
Аврамов просчитался: чиновники усмотрели в его челобитной крамольные идеи и неуважение к лицу императрицы, за что он был привлечён к следствию и провел в Тайной канцелярии более трёх лет, до самой смерти.
Впрочем, при изменившейся общественной атмосфере выступления духовенства не заставили себя ждать. В середине века осмелевший Синод поднял целый ряд дел о «ересях», оскорбительных для православия, и в первую очередь – о теории Коперника, которую находили не только в научных работах, но и в литературных произведениях. И первым под запрет попало как раз сочинение де Фонтенеля. В 1756 году Синод подготовил всеподданнейший доклад об изъятии книг, противных вере и нравственности, «дабы никто отнюдь ничего писать и