Венценосный крэг - Ольга Николаевна Ларионова
Она заранее поежилась, предчувствуя сокрушительный нагоняй со стороны заботливого супруга, и не столько по поводу ущерба, нанесенного культурному наследию Свахи, сколько из-за несоблюдения норм экспедиционной безопасности, которые, к сожалению, чересчур различались у жителей Джаспера и Земли.
Но ожидаемая головомойка так и не состоялась: Юрг утратил дар речи в тот же миг, когда, оживленная родниковой водой, на голубом лугу радужными переливами вспыхнула иллюзорная сфера. Аналогичное впечатление произвела свахейская сокровищница и на всех остальных обитателей Игуаны, собравшихся поглядеть на невиданное диво; исключение составила только Гуен, с алчным уханьем метавшаяся над зрителями в безнадежной попытке забить своим страшенным клювом помстившуюся ей добычу, – нацеливалась она исключительно на парные изумруды и цитрины, принимая их, как видно, за глаза прячущихся неизвестно где зверей; продолжалось это безобразие до тех пор, пока разъяренный командор не гаркнул: «Куррра безмозглая, на место!» и разобиженная сова не убралась на свой насест на верхушке шатрового корабля.
Всеобщее безмолвное восхищение могло длиться до бесконечности, но первому надоело, естественно, непоседливому Ю-ю.
– Это для де-ев-цонок! – безапелляционно выпалил он, сползая с отцовских колен.
Паянна, все это время привычно обмывавшая целебным настоем глубокие царапины на холеном лице Эрромиорга, вытерла руки о свою многострадальную юбку.
– Не рачительно было этакое добро оставлять, – заметила она, впрочем, достаточно равнодушно. – За тое богатство тебе, княжна, цельный дворец на этом острову можно б отгрохать. А то еще нашему князю Милосердному на дороге евоной – полстолицы. Ты как мыслишь, певун-молчун?
Менестрель, которого все это время по общему уговору никто не тревожил, дернул головой, точно его ужалил овод. Взгляд его, обычно обращенный как бы в глубину себя, загорелся мрачным огнем.
– Да будь у меня хотя б чуток от такого клада, – проговорил он глухо, – может, я ее у стражи и откупил бы…
Он снова помотал головой, точно конь на перепутье, и неверным шагом двинулся за ворота.
Мона Сэниа опустила руку в хрустальный сосуд с водой и выудила оттуда амулет. Радужное сияние сразу угасло.
Паянна поднялась и, упрямо пошевеливая бровями, решительным шагом пересекла шелестящий колокольчиками луг и догнала чернокожего соплеменника уже возле сосен, на развилке дорог.
– Постой-ка, горемычный. – Он послушно остановился, не оборачиваясь. – Может… может, еще не поздно откуплять-то? Тутошние на многое горазды. И богаты немеряно, промежду прочим.
– Поздно.
Он снова двинулся прочь, не разбирая дороги.
– Ты, как тебя, лыцарь Харр по-Харрада! Тогда, мне кажется, тебе есть с кем поквитаться!
Он обернулся, и она увидела, что он усмехается. Но лучше бы никому не зреть этой усмешки.
– С кем надо – поквитались. Сполна.
Кажется, говорить было больше не о чем, но Паянна упрямо уперла свои черные ручищи в бока, словно готовилась к нешуточной драке.
Однако тон ее понизился едва ли не до просительного:
– Не городись от меня, бродяжка промеждорожный. Я ведь на своем веку не мене твово горестей повидала, не то что эти здешние… летуны беззаботные.
– Ежели мы наши печали воедино сольем, так нам от того только вдвое тошнее будет, – с несвойственной ему рассудительностью изрек менестрель.
Но она придвинулась к нему, сочувственно покачивая головой, водрузила ему на плечи свои тяжкие, точно из чугуна отлитые, руки, так что он послушно опустился на траву. Присела рядышком:
– Да не пытаю я тебя об любови твоей загубленной, сама знаю: грех о том по принуждению гуторить. В другом беда: небезопасно стало на этом острову. Добро б одна дружина тут стояла, так ведь и детишки при них. И твой, промежду прочим. Кто проведал, как засылать сюда ворогов? Один ты про то знаешь, ведь и тебя сюда кто-то возвернул, как я понимаю, не по воле твоей…
– Говорил уже – никто меня не касался. В прорву бездонную меня скинули. Сперва меня, а потом и ее, безвинную…
– Как же, говоришь, не касались – ведь кто-то ж тебя столкнул?
– Опору из-под ног выдернули, брусом в спину ткнули.
Лицо у менестреля окаменело: сдерживался, чтобы не выдать перед настырной бабою неизбывного ужаса.
– Значит, все ж кто-то рядышком околачивался?
– Да не так чтобы поблизости… Конечное дело, были. Глазели, тешились.
– Это вестимо – на чужую смертушку поглазеть завсегда найдутся охотники. Только выходит, был среди этих поглядчиков чародей могучий, что тебя от погибели уберег.
– Не водились в той земле чародеи, а то б я знал. Так, ворожейки-вещуньи пустобрехие, да и те самих себя защитить не способные, когда их окаменывали. Да еще пирлюхи путеводные, коих здешние умники с крэгами-злыднями путают. Только пустое это, не может такого быть. Твари это насекомые, безвредные, у них и прозвание-то трепетное, переливчатое, не то что «крэг» – слово тяжкое, падучее; его с губ уронишь – как топором по ноге. А что до пирлюх беззаботных… Одна на плече моем аж в смертный час присоседилась, звоном-стрекотом от последнего страха заслоняла, да так вместе со мною и сгинула.
– Чтой ты баешь, окстись – ты ж живехонькой!
– Дак разве это жизнь… Одна жуть еженощная.
Она задумчиво оглядела его с ног до головы, покусывая лиловую губу:
– Хошь научу, как от ентого наваждения избавиться?
– А то!
– Ну ступай за мной.
Она обогнула его, как придорожный столб, и размашисто зашагала по утоптанной тропке, сбегающей от большого просечного пути на полдень, к морю. Харр послушно плелся сзади. Внезапно они остановились – тропинка обрывалась, выходя на гранитный уступ, под которым далеко внизу недвижно застыла темная глубокая вода.
Харр отшатнулся и вцепился в сосновый ствол.
– Да что я тебя, топить собралась, точно кутенка лишайного? – фыркнула Паянна. – Не боись. А вот когда дрожать надоест и храбрости наберешься, одежу скинь да с кромочки этой вниз и сигани, тут невысоко. На лету и вспомнишь, что к чему. Клин ведь клином вышибают. Плавать, небось, умеешь?
– Тут обучили, ведь мне на Тихри-то нашей как река на пути, так загвоздочка, – проговорил вечный странник, постукивая зубами. – Только не по мне это…
– А я тебя и не неволю. Ну, почапала я.
Между тем на голубом лугу все уже разбрелись кто куда, одна мона Сэниа осталась на месте, задумчиво постукивая пальцами по опустевшему хрустальному кувшину, чьи льдистые отблески заставляли зябко подрагивать чуткую весеннюю траву.
Шумно дыша, протопала мимо Паянна.
– Ну что? – без особой надежды поинтересовалась принцесса.
– Он тебе скоро сам все поведает, разговорила я его. А что касаемо изменщика… – Она наклонилась так, что ее дыхание зашевелило волосы принцессы. – Среди своих ищи.
Мона Сэниа
