Венценосный крэг - Ольга Николаевна Ларионова
И когда она в сопровождении молчаливого Дуза очутилась наконец под ленивым солнышком Тихри, уже по отсутствию девичьего щебета, всегда доносившегося из пестрых палаточек и снятых с колес кибиток, окружавших княжеский шатер, мона Сэниа поняла, что опоздала.
Лронг был в шатре один, и она, приподняв кожаный полог входа, осененного черной траурной ветвью, бесшумно скользнула по вытоптанному ковру к замершему в скорбном оцепенении князю. На какой-то миг замерла, как и он. Что связывало ее с этим тихрианским великаном? Однажды она попыталась найти слово, коим можно было бы наречь их отношения. Наречь… Даже в старинных куртуазных романах такого слова не нашлось. Просто он, как никто другой во Вселенной, умел одарить ее какой-то невероятной полнотой самоощущения: рядом с ним она чувствовала себя и самой прекрасной женщиной, и самым нежным другом, и самой трепетной матерью, и самой своенравной принцессой (да простит ее Юрг!).
Но что же она могла дать Лронгу взамен?
Поднявшись на цыпочки, она обняла его голову и хотела прижать к своему плечу, но Лронг, перехватив ее за запястья, мягко развел руки той единственной женщины в мире, за одно прикосновение которой он готов был отдать полжизни.
– Даже в такой горести, как моя, я не имею на это права, – прошептал он.
– На сочувствие имеет право и последний бедняк, – возразила она.
– Значит, я беднее последнего нищего…
Он подвел ее к своему княжескому креслу, изукрашенному нездешней резьбой, как видно только чудом уцелевшему от пожара, испепелившего Пятилучье со всеми его сокровищами; привычно устроился возле ее ног. Мона Сэниа угадывала всю неизмеримость его скорби уже хотя бы по тому, что впервые он глядел в пол, а не пожирал ее глазами.
И до этого, в сущности, совсем одинокий, он остался теперь без единой родной души.
– Если ты хочешь поделиться со мной… – прошептала она, надеясь, что от этого ему станет легче.
Он понял, покачал головой:
– Он уснул, как засыпают горы под покровом облаков. Последний сон его был светел, потому что он улыбался. Казалось, он увидел что-то долгожданное… Внуков, может быть. Внуков и правнуков, которые, обогнув Тихри по дороге предков, когда-нибудь вернулись бы к приютившей его прах анделахалле… Три дня назад мы отнесли его туда.
– Но, может быть, ваши милосердные анделисы, которые один раз уже… – с надеждой вырвалось у принцессы.
– Они никого и никогда не воскрешают дважды, – покачал головой чернокожий великан. – Такого под небом Тихри еще не бывало.
– Все когда-то случается в первый раз. А вдруг?..
– Нет. И потом, неужели ты думаешь, что я не убедился в этом своими глазами?
– Прости, дорогой мой друг, я причинила тебе лишнюю боль. Скажи, чем я могу утешить тебя?
Он нашел в себе силы улыбнуться:
– Только доброй вестью о себе самой.
– Тогда мне нетрудно это сделать, – заторопилась она, пытаясь хотя бы звуками своего голоса, а не смыслом говоримого отвлечь его от неизбывной скорби. – У нас, на моем острове, где я всегда была бы рада видеть тебя гостем, прибавление семейства: вернулся этот бродяга, самозваный рыцарь по-Харрада. Не знаю, где он пропадал и что с ним приключилось, но свалился он, как говорит мой супруг, точно снег на голову; и не один – с новорожденным сынишкой!
Лронг с усилием приподнял уголки губ, что должно было означать улыбку.
– Я представляю себе его счастье… – Голос осиротелого князя был тусклым, как шелест погребального покрова: разумеется, никакого счастья он сейчас не в силах был представить.
Но в иллюзорный круг своих забот ей удалось его втянуть. И то хорошо.
– Вот то-то меня и беспокоит, – продолжала лепетать принцесса, – что этот беспутный батюшка вовсе не радуется своему младенцу! Хотя нет сомнений, что это действительно менестрелев сын. Даже голос – как у птицы лесной. Правда, мать у него, судя по его личику, немножко странновата…
– Она с твоей дороги или чужестранка?
– Это покрыто мраком его беспамятства, потому что Харр о ней даже ни разу не упомянул. Какая-то страшная боль стоит между ним и его прошлым. Но, насколько можно судить по малышу, подружка Харрова не принадлежит ни к одному из племен Джаспера или Тихри.
– Так ты даже не знаешь, где он находился все это время?
– Это долгая история. – Мона Сэниа оперлась локтями о колени, опустила подбородок на сцепленные пальцы; Лронг слушал, зачарованный голосом, который чудился ему в каждом сне, и принцесса радовалась, что отвлекает его от печальных раздумий. – Я сама виновна в том, что он очутился неведомо где, попался под горячую руку, ну со мной бывает… А я не очень за него беспокоилась, ведь он сам только и мечтал, как о странствиях по еще не хоженным тропам. Но так получилось, что земля его скитаний оказалась неведомой не только для него, но и для нас. Когда я спохватилась и решила вернуть нашего менестреля назад, оказалось, что того места, куда я его отправила, уже не существует…
– Как же он сам-то уцелел?
– Об этом только он один и сможет рассказать, Когда память снова будет ему подвластна. Ведь может статься, что побывал он в краях, изобилующих колдунами и магами. А что дело тут в чародействе, сомнений нет: ведь вернулся же он назад неведомо как. Мы с супругом моим перебрали всех, кто обитает на Игуане, – нет, ни один не причастен к непостижимому возвращению нашего бродяги.
Лронг провел ладонью по перечеркнутому косичками лбу, разглаживая собравшиеся над бровями морщины.
– А не допускаешь ли ты, госпожа дум моих, что он сделал это… сам?
– Сам? – Она в изумлении уставилась на тихрианского правителя. – Что ты говоришь, мудрый Лронг? Разве известно, что хоть кто-то из твоих подданных совершал, как мы, мгновенные перелеты через ничто?
– Я об этом не слышал, – покачал он головой, в которой она заметила первую поблескивающую седину. – Но надо спросить сибилло, он у нас знаток всех сказок и преданий.
– Погоди, добрый мой Травяной рыцарь, – проговорила она с мягкой улыбкой. – Я еще хочу побыть с тобой. А если сибилло позовешь, то потом его из шатра не выставить будет; знаю я его, старого болтуна.
Но Лронг уже решительно поднялся и, подойдя к дверному проему, приподнял полог:
– Эй, сибилло сюда!
Ответа не последовало, но было слышно, как прытко затопали тяжелые сапоги, и не одни. Что-то острожен стал князь, раньше у его шатра такого караула не было.
– Малейшее желание твое – закон мой, – как бы оправдываясь, проговорил он, возвращаясь на прежнее место. – Да и сибиллушко
