Венценосный крэг - Ольга Николаевна Ларионова
– Мне пора. – Ушинь сняла свой фартук из рыбьей кожи и, сложив, поместила в корзинку, старательно расправив углы, – как показалось принцессе, это было сделано для того, чтобы укрыть от посторонних глаз певучую животинку, чей вид будил какие-то смутные воспоминания. – Мой муж и господин прислал бы за мной лодку, но сегодня он не властен над морской стихией…
– Ушинь, вы не успеете моргнуть, как будете дома, – не могла сдержать улыбки мона Сэниа. – Честное слово, это совсем не страшно. Я сейчас.
Она вернулась в комнатку Касаулты, чтобы подвинуть к ней поближе новорожденную. Ушинь между тем вышла на солнечный луг, жмурясь от яркого света.
– Э-э… бабулька, можно тебя на минуточку? – услыхала она над самым ухом.
Это, несомненно, была незабываемая пара – крошечная розово-серебряная женщина и полуголый верзила, словно обмазанный дегтем с головы до громадных четырехпалых ступней.
– Дай-ка сюда. – Харр по-Харрада бесцеремонно вытащил у нее из корзинки опустевшую флягу; встряхнув, откупорил и с горестным подвыванием выцедил последние капли.
– Анделисова слеза… – пробормотал он сокрушенно. – Где ж это видано – такой благодатью да конечности грешные обмывать! Грех. Грех, бабулька. Радость надо людям дарить, а не на землю лить.
Он с горестным вздохом возвратил королеве пустую емкость.
– Ты, как в другой раз будут кликать повитуху, меня возьми. Подмогну. Да не думай, я задаром.
– Благодарствуй, милый юноша, – совершенно серьезно ответила серебряная королева, – я справлюсь. А ты найди дорогу к моему дому, и мои дочери изукрасят твое чело, а древние боги осенят своей благодатью.
– Замётано, – сказал менестрель, хлопая Ушинь по плечу.
В этот момент мона Сэниа вышла из шатра.
– По-Харрада! – взвизгнула она. – Перед тобой королева этих островов!
Обернувшиеся на ее крик дружинники все как один преклонили колена. Юрг немного помедлил, но, вспомнив о возложенной на него дипломатической миссии, решил, что маслом каши не испортишь, и присоединился. Один Харр остался торчать как Александрийский столп, почесывая одной босой ногой другую.
– Не гневайся, моя милая, – проговорила своим журчащим голоском Ушинь. – А ты, сын черной Ночи и хмурого Вечера, и впредь не подлаживай свою речь под чужой голос. Такие, как ты, милы первозданным. Да будет благословен ваш бирюзовый дол!
– Я сразу же вернусь, – шепнула мона Сэниа и, почтительно обняв Ушинь, которая не могла удержаться от того, чтобы пугливо прикрыть глаза, исчезла вместе с нею.
Дружинники поднимались, отряхивая штаны.
– Это что за слово дивное – би-рю-зовый? – старательно выговорил непочтительный певец.
– Камень такой, – пояснил Юрг. – У вас что, не встречается? Точь-в-точь как глаза у… у Касаултовой дочки. Имя-то она пусть сама придумывает.
– Ты ж вроде ее нарек, а ты – властитель, твоя и воля.
– Не городи чепухи. По нашим обычаям сыну выбирает имя отец, а дочери – мать… Впрочем, иногда это обоюдно. А Фирюза – так прозывают красавиц с голубыми глазами у нас в тех странах, где это большая редкость; там все больше черные.
– А красных не бывает?
– Бывает. У белых крыс.
Над только что получившим свое название Бирюзовым Долом, примерно на высоте птичьего полета, возникла Сэнни, высматривая себе свободное место для окончательного появления. Гуен с радостным кличем, способным довести кого угодно до заикания, ринулась ей навстречу, и принцесса позволила себе несколько секунд так любезного ее нраву свободного падения. Но стоило гигантской сове поравняться с ней, как она исчезла, чтобы в тот же миг очутиться рядом со своим супругом. Гуен затрясла головой и подняла торчком затылочный гарпиевый гребень – эта способность людей только-только начать игру, а потом пропасть неизвестно как, доводила ее до бешенства. К счастью, характер у нее был отходчивый.
– Пришлось спасаться бегством, – весело сообщила принцесса. – А то Алэловы дочки из чувства симпатии чуть было меня не разрисовали. Представляете: я – да с маргаритками во лбу.
– Твоему лбу пристала молния, – с неожиданной галантностью изрек менестрель.
– Да уж, – согласился Юрг. – И как там дочки?
Мона Сэниа помялась:
– Да на чей вкус… Глазастенькие, губастенькие – есть в них что-то рыбье.
– Ну, это не по мне! – не смог, как всегда, удержаться по-Харрада. – Это еще какая рыбка – если взять, например, барракуду…
Флейж да еще Эрромиорг, как старший, только и были способны как-то умерять варварскую непосредственность тихрианина.
А непосредственность фонтанировала вовсю:
– Пир, пир, пир, мой кастрюли до дыр, мясо жарь на вертелах, будет пышно на столах.
Юрг поморщился – поэтические экспромты менестреля находились тоже на пещерном уровне.
– Делу – время, а потехе – час, – проговорил он с удивившей его самого назидательностью.
– Да, – подхватила его мысль жена, – я сверху присмотрела прелестнейшее плато на северном склоне хребта, трава свежая, невыжженная – будем ставить там загон для коз и конюшни. От центральной просеки туда пойдет плавный спуск, так что давайте подсчитаем наших сервов, их-то в первую очередь придется выдворить за пределы Бирюзового Дола, вот вам еще пристройка к стене…
– Дорогая, не все сразу. Ты не забыла, что мне нужно на минуточку слетать на Землю? Я же Стамену обещал.
– Ладно, а как только вернешься, я на минуточку загляну на Тихри – ты не забыл, что я должна посоветоваться с Лронгом?
– Мне б так жить… – с захлебом вздохнул Харр по-Харрада.
* * *
Юрг неторопливо шагал по свежерасчищенной просеке, и исполинские хвойные, так похожие на корабельные шишкинские сосны, чуть наклоняясь друг к другу, смыкались у него над головой. Старая просека не была прямой, следуя неровностям рельефа, но и теперь угадывалась безошибочно. Судя по аккуратно увязанным охапкам сучьев и плоским брикетам спрессованной хвои, она была затянута порослью цепкого безъягодного можжевельника, необычайно пахучего, с длинными мягкими иглами. Под ногами хрустели крошечные, как горошины, шишечки, под ними должен был залегать ровный камень. Юрг поковырял сапогом почву, но до твердого слоя не добрался. Видно, дорогу мостили в незапамятные времена и делали это умело; вот только петляла она как-то непредсказуемо и нелогично. Покрытые мелкой плотной чешуей стволы уходили вверх метров на тридцать, заканчиваясь компактной сизой кроной; рассматривая остров с изрядной высоты зависшего кораблика, он не мог определить точно, как широка эта лесная полоса, пролегшая вдоль хребтины протяженного острова, но самую пышную ее часть, прилегающую к Бирюзовому Долу, он еще тогда про себя окрестил Воротником Игуаны.
Где-то вдалеке, за очередным поворотом слышался треск, истеричные взвизги пилы и мягкое буханье – сервы тут же прессовали хвою. Бережливые ребята. Как только Юрг узнал у караульного Дуза, что мона Сэниа на просеке, он рванулся туда чуть ли не рысью,
