Вторичка - Эра Думер

печать тоски, а тело задрожало от подземного океана слез. Но она держалась и никогда не проигрывала – и надежда на счастливый финал для этой девочки сохранилась во мне, как путеводная звезда. Чтобы я вставала даже тогда, когда нет сил, и продолжала бег, даже если он на месте. Стоицизм моей смелой одноклассницы вдохновлял двигаться вперед.

Полная девочка подняла руку:

– Ань, а можно я ему расскажу?

Хранительница с улыбкой кивнула. Пожав руки соседки, румяная от смущения школьница подбежала к напарнику, и тот склонился, чтобы она смогла нашептать заветный рецепт Сердца Этажа. Часть Консьержа Второго этажа взяла в свои пухлые ладошки его пальцы и коснулась пустой фаланги, на которой возник символ циферблата часов, вместо цифр которого сияли микроскопические закорючки. За это девочка получила целомудренный поцелуй в щечку и благодарность, от чего залилась краской и вернулась за парту, чтобы хихикать с подругой.

– И-го-лоч-ка, – шепнул Ян, наклоняясь над ухом, – сейчас придется несладко, держись крепче на виражах.

Мгновение спустя я перестала чувствовать прохладу подвального помещения – и вообще что-либо. Пространство кривилось и рассыпалось, смазались лица ребят, как и воспоминания о них, а вместе с ними и Время. Я знала, что мне надо дышать, и сосредоточилась только на вдыхаемом и выдыхаемом воздухе. На сотом вдохе я ощутила твердую почву под ногами, и ветер, что касался щек.

– Вот мы и вернулись. – Руки придерживали меня, позволяя медленно открыть глаза и прийти в себя. – Рубильник – машина времени. Шутка демиурга…

Голова трещала, но в какой-то момент все перестало кружиться, и я медленно открыла глаза. Мы стояли все в том же коридоре, где Гриша напирал на меня; увидев это место, я криво ухмыльнулась, сдерживая бурю эмоций – мне было стыдно, больно, но ощущение рук напарника на себе вызывало тяжесть внизу живота. Я резко тряхнула головой, чтобы сбросить наваждение: абсолютно уверена, что испытывать последнее – неправильно и попросту дико. Но Ян защищал меня и нежно держал, преследуя, как мне казалось, одну лишь цель – защитить и подарить опору тогда, когда я была абсолютно сломлена виной за свои бездействие и безразличие. Восстановив дыхание и бережно сняв руки с талии, я сказала:

– Мы можем здесь остаться ненадолго? Я, кажется, кое-что не успела узнать.

– Кстати об этом. Этаж разрушается, как ты знаешь. Но фора у нас есть. – Синева полыхнула и исчезла в лазури, пока мой напарник болтал пальцами перед глазами. – Намек уловила?

– Да, я бы хотела… – голос подвел, и я мысленно прокляла себя за слабость. – Можно ли отмотать время на январь две тысячи четвертого? В эпизоды с мамой.

– Здесь – можно все.

Я зачарованно следила за его пальцами, на которых вспыхнул символ времени, – и вскоре пространство потеряло очертания. Закрыв глаза, ждала перемещения. Когда сердце перестало скакать от межпространственного прыжка, открыла глаза и сразу узнала тот день – день гнева и попытки Олежи застрелить меня за чертой города. Вокруг все дышало предсмертным спокойствием, будто обреченным на известный исход. Не теряя времени, я направилась к кабинету географии и отворила дверь, оставив щелочку.

– Понимаешь, я и сама знаю, что это надо заканчивать, – мама печально смотрела на чаинки, что кружили вальс в побитой чашке с медвежонком. – Но я не могу не пить, все стало невообразимо сложно, – она изогнула губы в печальной улыбке. – Да и Олежа, он… бандит ведь – я знаю, чем такие истории заканчиваются. Но меня увлекает на дно, солнышко. На дно бутылки и в принципе на дно.

– Но вы же убиваете себя! – Диана страдальчески взглянула на свою учительницу. – И почему не уйдете?

Девочка наивно смотрела на опущенные ресницы учительницы, пытаясь оказать участие, но путалась в сложных проблемах взрослых.

– Я сказала ему, что ухожу, что бросаю пить. Олежа ответил, что с рук мне это не сойдет. Все усложняется тем, что Вера, дочка моя, работает у этого бандита. И если я сейчас не решусь, то он натравит на нее своих людей – Олежа очень, очень избирательный, когда надо изощренно устрашить. – Глаза наполнились больной решимостью. – Я сегодня же заберу ее, и мы уедем. Клянусь, Дианочка, капли в рот не возьму. Моя бедная Верочка… Бедный ребенок.

– Это здорово! – Ди одобрительно держала руку мамы и заглядывала в глаза. – Вы сделали правильный выбор! Надо только поторопиться, чтобы Олежа ваш не натворил ничего… Все, ставлю цель найти Верку и все ей рассказать!

– Я мечтаю о том, чтобы вытащить свою дочь из болота, в которое загнала ее сама. Давай держаться наших желаний, дружок.

Накрыв рот ладонью, я на негнущихся ногах отошла от двери, чтобы не видеть, как мама обращается в пустышку. Все мои иголки дикобраза одновременно впились в сердце, и я забыла как дышать. Руки затряслись, а сердце наполнилось тоской. Я не находила в себе сил продолжать спуск по этажам; мозг лихорадочно проматывал картинки того вечера: амбалы, похищение, знакомство с Яном… Олежа обвинил мать: «Клянусь, я не хотел, но твоя мать… подлая дура…» Но ее вина была лишь в том, что она решилась начать жизнь с чистого листа.

Я сползла по стене и сидела так какое-то время, прежде чем, стиснув зубы, одним движением не заставила себя встать.

«Они живые… У них есть цели… Макет моей мамы наломала дров и попыталась все исправить. Ценой жизни. Это ее мысли, ее переживания, – думала я лихорадочно. – А Ди… Господи, ведь ее мечта – это подружиться со мной, а не с Ди Каприо!»

На деревянных ногах, со льдом внутри, я встретила Яна, что ждал меня внизу, и произнесла едва слышно:

– Верни нас к Ди.

Он не стал расспрашивать ни о чем, просто ухватил меня за руку и перенес в квартиру семьи геологов. Я открыла глаза. Все в той же комнате, где за дверью лежала больная девочка. Почувствовала, что не стоит открывать ее, но рука сдавила холодный металл дверной ручки, словно я ей не хозяйка, вслед и я сама шагнула в девичью комнатушку.

И тут я мысленно погибла. Мое сердце разбилось на мириады осколков. Наступая на иглы, я шла, словно на Голгофу, к кровати макета. Когда оставался лишь шаг, зажмурившись, судорожно втянула воздух – надежда все еще теплилась во мне. Отдернув одеяло, задрожала всем телом – ноги не удержали меня.

Вместо моей подруги лежала безликая марионетка: из впадин, имитирующих глазницы, стекали струйки воды. Мои руки затряслись, я сгорбилась, пока безысходность выкачивала из легких воздух. Горькие слезы скатывались по безжизненному телу,