Вторичка - Эра Думер

– О’кей, а она не говорила что-нибудь, что никто не должен слышать? – Я перевалилась набок. – Откуда ты, например, узнала, что я консультант какого-то ликвидатора? Как тебе это стало известно – как в голову вшили или Мара рассказала?

– Мы с ней не говорим, но… – Диана нервно потеребила пальцы. У нее на лице все было написано. – Не помню… просто знаю.

«Новая тайна или дополнение старой истории, – сделала вывод я. – Знал ли Ян про то, что количество осознанных обитателей Земли множится по экспоненте?»

Когда время подошло, подцепила с подушки медный волос и незаметно вложила в салфетку. К тому моменту Диана принесла из погреба моток веревки. Я привязала ее к постели и проверила узлы.

– Попробуй пошевелиться, нигде нет дискомфорта? – спросила я.

Кукла изо всех сил задергалась и показала связанной рукой большой палец. Она успела переодеться в сорочку и выглядела как готовый сосуд для Мары. Заходи, дорогая, разувайся при входе. Надолго не хватит, но мне и не надо.

Я втянула носом воздух и проговорила, покручивая кончики волос:

– А чем… Чем закончилась «Божественная комедия»? Нашел ли Данте Беатриче?

– Поэт находит Беатриче в раю, возведенную на место праведниц. Он обращается за помощью к Небесной царице, и она возносит мольбы за их любовь Богу. Данте скажет, что речь его скудна, чтобы описать то, что он увидел в божественном потоке, а я вообще так не смогу. Но это, вроде как, хэппи-энд, – пересказала Диана. Она через силу приподнялась и посмотрела куда-то по диагонали. – Возьми вон с той полки книжку. Почитай.

Я болезненно на нее посмотрела:

– А как же твоя роль?

Диана улыбнулась. Ну да, это последняя наша встреча. Если мне удастся спасти Яна, мы выключим Четвертый этаж и уйдем, оставив макет исчезать вместе с планом. Если нет – то буду сидеть на месте праведниц в Аду.

Я подтянулась и вытащила пыльную карманную книженцию с портретом поэта в красном колпаке и лавровом венце.

– Спасибо. Ну, пока, – промямлила я, – Ди.

Я успела выбежать на крыльцо, пока сирена только нарастала до визга, в котором можно было разобрать только слово «подружка».

Под покровом ночи я перебежала в дом с печкой. По дороге не встретила ни единого макета – они четко выполнили поручение спрятаться. Зашторив окна и закрывшись на засов, подготовила все необходимое и в свете полной луны легла в постель. Наступала полночь. Я вложила волос Дианы в книгу и прижала ее к груди. Трусила, но чего не сделаешь ради того, чтобы пару минут посмотреть на блаженную дуру «Беатриче».

Достав неестественно свежую костянку шиповника, я проглотила ее, стараясь не жевать, – по вкусу напоминала просвиру.

Это последнее, что я помню.

* * *

Я открыла глаза в монохромном мире. Все выкрашено в серый: и мои руки, и дорога, и снег, и стволы деревьев, и колпак Алигьери на обложке. Осмотревшись, сразу поняла, куда держать путь. Волнение вылилось в энергию для ног – я побежала, поскальзываясь на влажной грязи, а когда примчалась к точке отсчета, аномальному шиповнику, свято место пустовало. Кусты голые, тела нет. Даже намека.

– Опоздала, – выдохнула я.

– О, нет, что ты, ты первая на поминках этого парня.

Никогда прежде чей-то голос не звучал для меня как то, что я не могу постичь, как Данте – пристанище Создателя. Я бросилась к Яну со слезами, которые позорили меня, обнажали, словно из волшебного мира нагая я вывалилась в сортире на окраине Москвы. Напарник оторопел от моих жадных прикосновений, от силы, с которой я давила ему на грудь и спину, прижимая затянувшуюся на том свете рану. Не было биения сердца, и кровь не циркулировала в нас, но это правильно, что мы сотканы из одного материала.

Когда я насытилась первой встречей, отлипла и полюбовалась трещинкой на его самоуверенном лице: вот оно, короткое замешательство, как замыкание, что разгладило задорную остроту. Ян засмотрелся на меня, но сообразил, что секунды промедления стоят репутации. Он усмехнулся и показал на «Божественную комедию»:

– Ты тащилась в такую даль, чтобы принести мне книжку? Благодарен до луны и обратно. Я думал, сдохну от скуки.

– Дважды в одну реку не войдешь, – пошутила я. – Ну и… Как ты?

Ян ответил:

– Никогда не попадал в загробный мир человека. Прикольно.

У меня чуть волосы не поседели.

– «Прикольно»? – спросила я хрипло. – То, что для мертвого развеселая карусель, для живых – страшный сон. Ты представить не можешь, что я пережила за эти дни.

То, что по Яну могли тосковать, ему, наверное, было в новинку. Глубже заглянув в глаза, он спросил:

– И как у вас принято соболезновать? Что говорят в утешение одиноким?

– Что-то типа: «Он будет наблюдать за тобой с облаков».

– Вау. Без антрактов? Даже когда ты лежишь в ванне или занимаешься…

– Придурок, – попыталась осадить я, но прыснула со смеху.

Напарник не сводил с меня глаз, пока я нервно хихикала, не в силах остановиться. Свежие слезы смешались со старыми, как контрастный душ.

– Видишь, – произнес Ян, погладив меня пальцем по щеке, – ты уже улыбаешься.

Я затаилась, как вулкан, пока внутри разливалась лава, потопляя всех помпейских бабочек, поселившихся в животе. Наши взгляды встретились, и я попыталась отвести глаза, но напарник продолжил обстрел в упор. Какой цепкий взор: я чувствовала Яна всеми фибрами души, которая болталась в Лимбе, как обветшалый флаг корабля на попутном ветру. Хватит пялиться на меня!

Заткнула за ухо прядь волос, напряглась: Мара еще жива, и пора отправить ее в утиль.

– Дадим пинка заносчивой Четверке! – Я ударила кулаком по ладони, но решительность растаяла от сурового вида напарника. – Почему ты… так смотришь на меня?

Синие глаза Яна прожгли бесцветное полотно Лимба. Я даже осмотрелась, но все, включая наш с богом облик, представлялось черно-белым. Кроме его проклятой синевы.

– Загробный мир работает до последнего клиента, Иголочка, – его голос треснул, как лед, упавший в теплую воду. – А последний клиент, по совместительству, еще и моя протеже.

Концентрированный индиго его радужек напомнил мне, что передо мной могущественный сын Хаоса и Порядка, а не сосед по микрорайону. Но радиоактивное ядро тревоги, которую я испытывала в начале нашего путешествия, уже распадалось на атомы; меня облучало до полного растворения. Хилое сердце трепыхалось отнюдь не от страха, а от того, с каким нажимом Ян выпалил «моя протеже». Моя… Его.

Я с трудом сглотнула и, рассматривая обувь, пробубнила:

– Не понимаю, к чему ты клонишь…

– Ты погибла?

Я застыла в безобразной тени бога.