Иные - Александра Яковлева

И тогда Борух бросил пистолет и побежал.

Профессор Любовь

Входя в квартиру, Синицын всегда робел и долго прихорашивался перед овальным зеркалом в прихожей, прежде чем переступить порог кабинета. Любовь Владимировна его не торопила. Как и многие другие, Синицын ходил не по своей воле. Он участвовал в финской кампании, а спустя полгода случился некрасивый срыв прямо на службе. Тогда Синицын угодил сначала в Кащенко, а потом уже к Любови Владимировне, на долгое лечение.

Синицын вошел, шаркая гостевыми тапочками. Он выглядел встревоженным. Любовь Владимировна стала расспрашивать его об успехах, и Синицын, воодушевившись, рассказал, как прекрасно держит себя в руках на службе и как справляется с приступами гнева.

— Я же понимаю, что теперь совсем другое время, мирное, — рассуждал он с грустной улыбкой. — И так себя вести, пугать людей — нельзя.

От коллег из Кащенко Любовь Владимировна знала, что именно произошло: напал на сослуживицу, угрожал ножом. Но сам Синицын о своем срыве пока говорил обтекаемо, и она не давила.

— Это просто война. — Синицын постучал себя пальцем по виску. — Вот тут, сидит в голове. Я как почувствую какую-то угрозу, так сам не свой становлюсь. Но сейчас уже гораздо лучше, Любовь Владимировна! Ведь я лежал в больнице, и мне помогло. Так что теперь я знаю грань, в психушку больше не хочу.

Она кивнула, будто соглашаясь с ним.

— Рада слышать. Ну а как дела дома? — спросила небрежно, как если бы они с Синицыным были старыми приятелями, которые встретились поболтать о том о сем.

— Дома? Замечательно! — воскликнул Синицын и взбрыкнул левой ногой. Его улыбка застыла, словно приклеенная, а нога мелко заходила вверх-вниз, нажимая на невидимую педаль.

Минут пятнадцать Синицын кружил вокруг проблемы, прощупывая почву. И только когда убедился, что его не осудят, наконец признался, что поссорился с женой.

— Из-за чего? — спросила Любовь Владимировна, делая отметку в журнале Синицына.

— Из-за того, что она вбила себе в голову читать эти упаднические стихи, — выплюнул он, вдруг ощетинившись. — С кем-то спуталась, бегала по вечерам из дома, якобы за продуктами…

— Какие стихи? — уточнила Любовь Владимировна и мельком взглянула на ногу.

Нога Синицына дрыгалась так, что он и сам, наконец, заметил и хлопнул себя по коленке.

— Да этой! — гаркнул он и жестом показал большой нос. — Ну, я ей устроил, конечно, Ольге-то моей. Сообщил, куда следует, что стишки-то неблагонадежные, пусть их запретят к едреной матери. А книжку сжег — чтобы неповадно было всякую контру в дом таскать. Ну, постращал еще маленько…

— Постращали? — Любовь Владимировна приподняла бровь. — Как именно?

— Да кочергой, знаете... — Перехватив ее взгляд, Синицын спохватился, залепетал со смешком: — Вы только не подумайте, Любовь Владимировна, ничего такого! Ну, не убил же, в самом деле! Да и сами посудите: нужно было ее наказать, бабешку-то. Это ж как она рисковала!.. И было б из-за чего, а то — какая-то рыдающая поэтесса. Ни уму, ни сердцу.

— То есть, — уточнила Любовь Владимировна, записывая, — вы сожгли личные вещи своей жены, написали донос на стихи и… эм-м… пригрозили кочергой. Так?

Нога Синицына успокоилась, и он благостно вытянул ее вперед.

— Исключительно для острастки, — кивнул он. — Я ведь законопослушный гражданин и как муж несу ответственность за моральный облик своей жены.

Любовь Владимировна задержала руку над журналом и внимательно посмотрела на Синицына. Тот улыбался.

— Потрясающе, — проговорила она. — И как к этому отнеслась ваша жена?

— Поплакала, конечно, — со вздохом признал Синицын. — Зато больше никуда не шляется, стихов не читает. Тихонько сидит, как мышка-норушка, лишний раз и взглянуть боится. Дома — мир и порядок. — Он снисходительно покачал головой. — Хорошая она у меня, конечно. Красивая, старательная. Жаль только, как дитя безмозглое, присмотр ей нужен.

— Но вы не видите ничего общего между прошлым инцидентом и новым?

Синицын замотал головой, и его жидкие волосики, старательно приглаженные в прихожей, растрепались.

— Что вы! — воскликнул с возмущением, будто Любовь Владимировна его оскорбила. — Это совсем другое.

Вдруг на лестнице послышались шаги, и Синицын, вспугнутый, дернулся. Любовь Владимировна наскоро свернула сессию, пообещав, что к этому разговору они еще вернутся. Синицын, довольный, словно школьник, которого отпустили с последнего урока, попрощался до следующей пятницы. Столкнувшись в дверях с новым посетителем, он опрометью выскочил на лестничную клетку.

Из полумрака прихожей, виновато улыбаясь и оглядываясь вслед Синицыну, выступил Ваня Лихолетов.

— Ванюша, дорогой! — Любовь Владимировна протянула к нему руки, чтобы поскорее обнять. — Давненько не виделись.

Ваня подошел к ее коляске, наклонился, и она заключила его в объятья.

— Ну, как вы, Любовь Владимировна?

— Да как видишь! Ни сна, ни отдыха измученной душе. — Она взмахнула рукой, имея в виду сразу все: и работу, и быт, и товарищей в черной машине под окнами, которые караулили ее, как церберы. — Пойдем-ка лучше на кухню. Ты кофе будешь?

Радио на кухонном столе тихонько шуршало голосами дикторов. Где-то за стенкой, у соседей, гремело и шкворчало, по вентиляции тянулся запах жареных грибов. Ваня зажег примус, но больше Любовь Владимировна ничего ему не доверила. Она сама всыпала в джезву молотый кофе и специи, залила водой, поставила на синий огонек. Ваня выглянул в окно, задернул штору.

— Простите, я, наверное, не вовремя, — сказал он. — Знаю, у вас пациенты, и не хотел бы мешать…

Любовь Владимировна махнула рукой.

— Не бери в голову. Сами стыдятся, что ходят ко мне, — сказала, поглядывая за коричневой пенкой. — Лучше бы чего другого стыдились…

— Жалко, что стыдятся! А то можно было бы вывеску на дом повесить, — рассмеялся Ваня и проскандировал: — Профессор Любовь: избавит вас от мигреней, бессонницы и скуки!

Любовь Владимировна улыбнулась. Ваня утешал одним своим видом и на редкость жизнелюбивым нравом. Профессор Любовь — как назвал четыре года назад, от волнения потеряв по дороге отчество, так оно и повелось.

Тогда произошло сразу много всего. Их с Сашей Ильинским революционное открытие в области стимуляции мозга заинтересовало НКВД, и к Любови Владимировне пришел Петров — вроде как привел на лечение Ваню, а сам завел разговор об опытах на людях. Она ответила ему то, что должна была ответить по совести. Потом