Брелок желаний - Георгий Александрович Егоров
— Этот куплет... — начала она, глядя в камеру, — я хочу посвятить одному человеку. Матвею Смирнову из Смоленска. Мой брелок — у тебя. Моя душа — рядом. Я жду тебя. Я одна. Приходи — и не пожалеешь.
Толпа ахнула. Кто-то заплакал. Кто-то записал сторис. Продюсер уронил планшет, а один старый охранник случайно съел гарнитуру. Пайка не шутит. Если она что-то говорит на сцене — это уже почти государственная политика.
А в это же время Боб сидел на краю кресла в номере отеля в Неаполе. На экране ноутбука — серо-зелёная карта города. Красные точки — ложные следы, которые оставил Смирнов. Он двигался, как призрак. Уходил за пару минут до появления дронов. Улыбался в камеры. Однажды даже оставил в кафешке пустую чашку эспрессо и салфетку с надписью: "Не сегодня, Бобик."
— Он издевается, — прошептал Боб, морща лоб. — Этот козёл из Смоленска взял в руки брелок, пересёк пол-Европы, и теперь водит меня за нос как муху по стеклу.
Он стукнул по клавиатуре. Система не видела Мота уже девять часов. Но он знал: это затишье. Тишина, как перед выстрелом.
Телефон завибрировал.
Пайка прислала видео с концерта и подпись: "Я дала приманку. Жду, пока мой брелок придёт ко мне сам."
Боб усмехнулся. Он понял план. Это не просто шоу — это вилка. Если Мот действительно увлечён или просто поддался тщеславию, он появится. Если нет — у Пайки хотя бы рейтинг подскочит.
— Ладно, Смирнов, — сказал он, допивая терпкий лимончелло. — Твоя игра, твои правила. Но у меня в рукаве — война. И я всё ещё здесь.
На столе лежала папка с новыми спутниковыми координатами. Мот снова засветился. В маленькой итальянской деревушке, где растут оливы и шепчутся старушки.
Боб поднялся, поправил кобуру и бросил ключи от номера на кровать.
— Время охоты, — сказал он и вышел в ночь.
***
Утро в итальянском Вербании разлилось по улицам, как капучино по фарфору: мягко, неспешно, с лёгкой пенкой ветра, от которого холодеют пальцы и теплеет взгляд. Матвей Смирнов сидел на веранде гостиницы, притворяясь туристом. Кот Григорий лежал на соседнем стуле, завернувшись в серый свитер, где ещё вчера прятался айпад с макетом их маршрута. На столе остывал эспрессо и крошилась кедровая булочка. Никто бы не сказал, что этот человек и его меховой компаньон только что ускользнули от международной погони.
— Ну, чего молчишь, а, сыщик из тиктока? — буркнул Григорий, смотря в небо, где чайка описывала восьмёрки, как будто рисовала карту с высоты. — Радуемся жизни или прикидываем, куда потом бежать?
Я не ответил. Просто смотрел в экран телефона, на котором метка Пайки осталась на месте — в Москве. Уехала. Сорвалась. Как и предполагалось.
Я выдохнул. Вдохнул. И только потом сказал:
— Она улетела. Реально. Дала концерт в Лужниках. В прямом эфире передала привет “фанату Смирнову”. Ждёт. Сама. Наивная.
— Мм, романтично. Почти как в “Трёх метрах над уровнем неба”, только с международным розыском, брелком и говорящим котом.
— Не зарывайся, Гриш.
— Я не зарываюсь. Я переживаю. Потому что, пока ты тут ешь булочки, Бобик не уехал. Он за нами идёт. Я его нюхом чую. Профессионально чует. Этот тип — как клей. Или запах в вагоне “Москва-Сухиничи”. Никуда не денется, пока не испаришься.
Матвей кивнул. Он это знал.
— А ты выяснил, что у него за имя такое дурацкое? — Григорий вынырнул из рюкзака, как подлодка из глубин сейсмического идиотизма. — Боб. Бобик. Как дворняга Шарик или как наш УАЗик, который называют «Бобик». Ну серьёзно, человек с такой кличкой тебя ловит?
— Кто у нас тут с интеллектом Эйнштейна? — хмыкнул Матвей, дожёвывая кедровую булочку и неспешно листая карту железных дорог Италии. — Это я тебе должен такие вопросы задавать.
— Ладно, Смирнов, не умничай. — Кот скрестил лапы, будто у него были рукава и диплом. — Говори, что наковырял. У меня жажда знаний и трясучка от этого имени. Я хочу понимать, от кого мы прячемся, чтобы респектовать себе хотя бы на восемьдесят процентов.
Матвей откинулся на спинку стула, потянулся и с удовольствием щёлкнул шеей.
— Ну слушай, профессор усатой социолингвистики. Боб — это сокращённая форма имени Роберт.
— Роберт? — Григорий приподнял бровь. — Прямо как у шеф-повара в ресторане с чересчур дорогими яйцами пашот?
— Почти. — Матвей заговорил с тем тоном, каким обычно гуглят профессора, когда хотят казаться умнее, чем есть. — Роберт — это древнегерманское имя. Образовано от “hrod”, что значит “слава”, и “beraht” — “яркий”. То есть буквально: “славный и яркий”.
Кот какое-то время молчал. Видимо, переваривал и славу, и яркость.
— Значит, по сути, он — Яркий Славик. Интересно. Но у меня есть альтернативная этимология.
— Какая?
— Бобик мне нравится больше. Всё честно, без претензий. Назвался Бобом — будь готов бегать за палкой.
Матвей рассмеялся. Первый раз за последние двое суток — по-настоящему. Смеялся тихо, но с отдачей, как будто где-то внутри выдохнулся страх и на его место пришла настоящая ирония.
— Ты понимаешь, что, если он нас поймает, первым делом тебя отдаст в лабораторию.
— Тогда уж пусть сразу в ток-шоу. Я не для пробирок создан. Я для микрофона и аплодисментов.
— Как и Пайка, — усмехнулся Матвей. — Только она это делает со сцены, а ты — в рюкзаке.
— У каждого свои декорации, Матфей. У каждого — свой Брелок Судьбы.
***
На другом конце города, в пыльной машине на стоянке, Боб сидел в тени. Он ел сочную персиковую дольку из пластикового контейнера, но в глазах у него не было ни капли удовольствия. Вся эта история с Пайкой, с брелком, с этим психом из Смоленска — уже переросла фазу "профессиональной задачи". Это стало личным. И дело было даже не в брелке. Просто Боб не терпел, когда его держат за дурака. Особенно дважды.
Он перелистнул фотографии на планшете. Панамера, тень кота на заднем стекле, размазанный силуэт Смирнова — всё это было сделано позавчера в Чезано-Мадерно. Сегодня они уже в Вербании. Значит, три дня — три города. Один и тот же стиль движения: утром въезд, вечером съёмка жилья, на следующее утро — исчезновение. Почти безупречно. Почти.
Боб включил аудиоаналитику, скомандовал системе искать фоновый шум гудка Panamera,
