Последнее желание - Судзуми Судзуки
Я пойду в бар. Может быть, к тому хосту.
Ггг. Лучше сходи в бар, послушай зазывалу и напейся даром, не спускай деньги на него!
Я прочла это сообщение и затем написала хосту. Я не знаю, как часто он проверял сообщения. Я могла бы сходить в бар, послушать какого-нибудь зазывалу и напиться на три или пять тысяч иен – мне захотелось выпить, пока я печатала сообщение.
Я не мыла руки с тех пор, как пришла домой, поэтому я пошла в ванну, вымыла их с мылом и вытерла уже несвежим полотенцем из кучи на стиральной машине. Разглядывая свой макияж, я взяла зеркальце и плойку и снова села на пол перед столиком. Если свет недостаточно ярок, я крашусь ярко, что хорошо, когда я иду куда-нибудь вечером. Чтобы оживиться, я засунула в нос какую-то палочку с непонятными иероглифами на ней, затем несколькими штрихами чуть погуще подвела брови. Обычно в этой палочке есть мята, но продавец-китаец разбавляет ее порошком. Я вытирала макияж с внешних уголков глаз ватной палочкой и пыталась вспомнить, как мы встретились – думаю, через кого-то, кто работал на клиента Эри.
Раздался телефонный звонок. Это оказался хост.
– Приве-е-ет, как дела?
– Ты не в клубе?
Шум на фоне был незнакомым: доносились завывания рокера, популярного лет десять назад. Новая песня или же старый хит? Непонятно.
– Я в парикмахерской. Стилист сказал, что я седею, поэтому пришлось красить волосы. Думаю, что я, как обычно, опоздаю.
Наверное, парикмахерская была где-то рядом. В этот час везде полно народу: в парикмахерских, салонах красоты, ресторанах, где подают бычий язык. Я ощущала себя как в той поговорке про утку-добычу, которая на спине несла луковицу[8].
– Ты во сколько освободишься? Я хочу выпить. Можем встретиться. Закажу текилу и шампанское.
– С тобой что-то случилось?
Хост говорил радостно и легко, а вовсе не мрачно и устало. Будучи опытным, он догадывался, что получит и утку, и луковицу, и это его и не злило, и не развлекало. В паузах между его репликами я отчетливо слышала музыку. Я расслышала текст, в котором мое имя назвали «ангельским», и мне это не понравилось.
– Я не могу решить, куда пойти выпить. Ты когда придешь? – настойчиво спросила я, понимая, что он предупрежден.
– Ты хочешь поговорить не в нашем клубе?
– Где угодно. Чем громче, тем лучше.
– Я уже закончил. Парикмахерская у станции, буду через полчаса.
Хост, кажется, смирился, и я бросила трубку, после чего подушечкой пальца нанесла блестящие тени на веки. Голос певца все еще жужжал у меня в голове, отчетливее, чем голос хоста, но я не знала, чем его перекрыть. Горка сигаретных окурков в пепельнице скоро должна была рассыпаться, один из старых загорелся от свежей сигареты, и тлел, испуская дымок. Я открыла пластиковую бутылку, валявшуюся под столом, и залила пепельницу. Вонь была сильной, но мне было все равно, поскольку я собиралась выйти. Я положила на полку под раковиной два конверта с деньгами, еще один – в ящик под кроватью, где хранила нижнее белье, и принялась доставать деньги из последнего. Но быстро передумала, засунула их обратно и убрала конверт в сумку. С восемью миллионами иен ходить по улице было боязно, а вот с двумя – не так страшно. В этом районе много женщин, которые ходят с двумя миллионами. И примерно столько же женщин хочет умереть.
Чтобы восстановить сбитый ритм, пока в голове все еще играла та песня рок-группы, я повернула ключ и, слушая эхо, открыла дверь на лестницу. Знакомый металлический скрип. Пусть сейчас все это звучало в обратном порядке, ритм был четким. И пока я спускалась второпях по лестнице, стук каблуков заглушил возникшее чувство вины, которое я давно не испытывала.
Правым боком я прижалась к неожиданно распахнувшейся двери. Мне пришлось выйти в коридор, где был ковер, и, когда я отпустила дверь, та медленно и тяжело закрылась. Я пошла по коридору – стук каблуков заглушался ковром – и костяшкой среднего пальца нажала нижнюю кнопку на панели между двумя лифтами. С едва слышным скрипом лифт тронулся, и вскоре механический щелчок сообщил мне о том, что он пришел. Внутри лифт был обит прорезиненным материалом – снова никакого стука каблуков.
Долгое время я приходила в больницу только из дома. До маминого приезда, когда она еще могла самостоятельно менять белье или медленно подниматься и доходить до туалета, я приезжала к ней из маникюрного салона или ресторана. Теперь же в больнице, куда я приходила утром, я всегда слышала скрип двери и стук каблуков на улице.
Нетерпеливо дожидаясь, пока откроется любая из двойных стеклянных дверей с домофоном между ними, я заметила, что к юбке пристала собачья шерсть, и, выйдя на улицу, остановилась, чтобы ее смахнуть. Хост жил в двух остановках от района, где располагался его клуб, к западу от станции. Я приехала туда на такси, но я знала это место и знала, как добраться до станции. К востоку от нее мы и жили с мамой. По сравнению с западной стороной, застроенной новыми многоэтажками, на восточной стороне дороги они были старыми, и она в целом была крайне непримечательной – за исключением, пожалуй, дешевой аренды, что было нехарактерно практически для всего центра Токио. Там же располагалась моя начальная школа, а на западной стороне – средняя; подруга-домохозяйка, исчезнувшая с мужчиной, выросла на восточной, но жила на западной в купленной мужем квартире.
– Как ты здесь живешь? Это же неудобно?
Я спросила об этом хоста, в третий раз заказав пять шотов текилы, когда в глазах уже все двоилось. На текилу к нам «слетелись» два хоста помоложе, но они молчали, поэтому я говорила только с «консультантом» Эри. Когда появилась одна из его клиенток, он отправил ее домой; клуб стали готовить к закрытию, когда я стала собираться уходить.
– Если бы я жил поближе, они бы у меня останавливались, – ответил хост, показывая на своих товарищей помоложе. Один из них стал рассуждать о том, как он жил бесплатно в другом месте, и какая там была классная квартира, и как он хотел, чтобы хост жил по соседству, но у него сейчас хорошее место, все уютно, и так далее, и так далее, но мне уже было все равно. Я ведь не хотела знать, почему он живет так недалеко от клуба –
