Красное на красном - Вера Викторовна Камша
– Не знаю… Я хочу домой.
– «Хочу домой»… Сколько тебе лет, Дикон? Шестнадцать или пять? «Хочу» – это для Ворона, Окделлы говорят «должен». Ты нужен в столице, герцог. Нужен мне, королеве, Раканам, всему нашему делу.
– Эр Август, – неуверенно пробормотал Дикон, – мне… Что я могу?
– Поживем – увидим, но потомок Алана и сын Эгмонта может то, что должен. Нельзя стать воином, не побывав на войне. Нельзя стать талигойским рыцарем, отсиживаясь в старом замке. Я написал твоей матушке, она благословляет тебя. Какой цвет тебе ближе – аквамариновый или алый?[80]
– Мне все равно.
– Окделлу не должно быть «все равно». С этих слов начинаются все поражения и все отступничества.
– Тогда… Наверное, алый.
– Цвет королевы, – улыбнулся кансилльер, – понимаю. Катарина Ариго родилась слишком поздно – век истинных рыцарей, к сожалению, прошел, а жаль. Во времена Эрнани Девятого[81] все Люди Чести носили бы алые ленты и ломали копья в честь Талигойской Розы… Увы, ее величеству приходится жить в той же грязи, что и нам. Кстати, о копьях, когда у тебя выпускной бой?
– Через семнадцать дней.
– На какое место ты рассчитываешь? Если забыть про Арамону и его подлости.
– Если честно…
– Окделл не может быть нечестным. Ты в Лаик не первый, я понимаю, но, надеюсь, и не последний. Кто из унаров сильнее?
– Эстебан и Альберто, потом Катершванцы и, наверное, Арно. С Эдуардом и Валентином мы на равных.
– Значит, шестой или седьмой. Не так уж и плохо.
– Эр Август… Я стараюсь, но мне никогда не догнать Эстебана и Берто.
– И не надо. Я почти рад тому, что лучший не ты, хотя нашему делу это пошло бы на пользу… Быть первым бойцом, Дикон, опасно. Оружие развращает, людям нравится побеждать, а твоя победа – это чужое унижение и чужая кровь. Не важно, на чьей стороне правда, важно, кто лучше машет клинком. Победитель входит во вкус, начинает дразнить судьбу, смотреть на других как на грязь под ногами. Его боятся, а он смеется. Ворон начинал с побед в Лаик, и я не представляю, чем он кончит, если его не остановить. Ты хоть понимаешь, о чем я?
– Понимаю, эр Август.
– Врешь. В шестнадцать лет, да еще не отколотив всех обидчиков, этого не поймешь, но поверь старику – стать первым бойцом не значит стать первым человеком. Если у тебя не выходит победить Колиньяра и Салину клинком, подумай, как их можно обыграть. Словом. Делом. Умом. Ладно, мой мальчик, сейчас не время для философии, да и головокружение от успехов тебе пока не грозит. Я передам брату ее величества твое согласие, а сейчас обедать, обедать и обедать… Заодно расскажешь старику про своих приятелей.
Глава 10
Талиг. Оллария
398 год К.С. 20–21-й день Весенних Ветров
1
Его высокопреосвященство величавым жестом отпустил падавшего от усталости гонца, но, едва кардинал остался один, маска была отброшена. Худое, несмотря на легкую отечность, лицо стало жестким – Сильвестр не знал, что пишет агарисский лазутчик, но в Агарисе ничего хорошего не происходит, по крайней мере для олларианского Талига. Кардинал взял со стола богато украшенный кинжал, неторопливо снял печати и взрезал защищавшую доставленный пакет кожу. Внутри оказалась узкая шкатулка с подвешенным на изящной цепочке ключиком. Вздумай Сильвестр им воспользоваться, ему бы, открывая тугой замок, пришлось с силой надавить на ключ. При этом едва заметный заусенец – просчет мастера – наверняка проколол бы кожу. Через несколько минут оцарапавшийся был бы мертв, а ворвавшийся в открытую шкатулку воздух разрушил золотистые чернила, превратив тайное послание в бесполезный бумажный лист.
Кардинал Талигойский и Марагонский о секретах шкатулки знал. Он и не подумал трогать очаровательный ключик, а приложил один из многочисленных перстней к резному вензелю на крышке. Задняя стенка с тихим щелчком отошла, Сильвестр вытряхнул свиток на бронзовую решетку, укрепленную над небольшой жаровней, и бросил на тлеющие угли несколько кристаллов того же цвета, что и воск, которым был запечатан пакет. Терпко пахнущий дым окутал послание, придавая чернилам стойкость. В следующий раз лазутчик применит другой состав, которому нужен иной закрепитель. Сильвестр знал, что нет большей глупости, чем пренебрежение мелочами. Именно поэтому его человек пятый год благополучно чистит сапоги Питеру Хогберду, и никто не заподозрил в глуповатом камердинере будущего олларианского епископа. Само собой, если на то будет воля Создателя, короля и его высокопреосвященства.
Наемника перекупить легче, чем честолюбца. Мишель Зева́н понимает, что в Талигойе сапоги будет чистить он, а в Талиге – ему. Квентин Дорак никогда не отличался излишней доверчивостью, но для тех, чьи интересы совпадали с его собственными, делал исключение. Про кардинала говорили, что он верит себе до обеда, а после обеда не верит никому. Зевану Сильвестр доверял до завтрака.
Зеленоватый дым иссяк, кардинал вынул письмо и развернул. Непосвященный увидал бы бессмысленный набор больших и маленьких букв и цифр, но на самом деле это был третий и последний рубеж обороны. Кто-то ушлый мог вскрыть шкатулку без ключа и, если хватит знаний, сноровки и удачи, сохранить написанное, но раскусить личные шифры его высокопреосвященства сумел бы разве что Повелитель Кошек, если б снизошел до подобной мелочи. Сильвестр взял остро отточенное перо и принялся делать пометки прямо на полях послания, пока буквы не сложились в слова «…и были ничего не создавшие низвергнуты». Кардинал удовлетворенно улыбнулся, придвинул к себе увесистый том еретической Эсператии и раскрыл его на Артикуле, повествующем об изгнании вернувшимся Создателем демонов, захвативших Кэртиану; именно этим Артикулом и воспользовался шпион при составлении послания.
Как удачно, что эсператисты полагают страшнейшим из грехов самое незначительное изменение канонического текста, а любой истово верующий, даже неграмотный, обязан держать священную книгу возле изголовья. Не будь этого, обмениваться тайными посланиями стало бы куда труднее.
Сильвестр потребовал у дежурного помощника шадди, сделал неприлично большой глоток и углубился в расшифровку. Письмо было большим, и, когда его высокопреосвященство поставил последнюю точку, перевалило за полночь. Кардинал устало прикрыл глаза и вздохнул – его день отнюдь не был завершен. Святой отец немало потрудился, прибирая к рукам все нити, на которых висело огромное государство, но порой его тяжесть утомляла.
