Костер и Саламандра. Книга 2 - Максим Андреевич Далин
А у меня щёки и уши горели огнём, мне хотелось провалиться сквозь землю.
И вдруг я услышала какое-то странное цоканье, будто в зал привели ещё одну искусственную собаку, но она почему-то шла, как лошадь. И развесёлый голос Жейнара гаркнул, перекрывая шум:
– Мессиры-леди, минуточку внимания! Взгляните-ка сюда, сейчас вылетит птичка!
Натурально все обернулись! А там Жейнар и Байр в форменных кителях с аксельбантами, такие же франты, как взрослые военные, вели под узцы, как маленькую лошадку, треножник, на котором был закреплён светописец! И треножник шёл и цокал! И Ларс, счастливый, как щенок с палочкой, торжественно тащил за ними тёмную ткань – чтоб прикрыть того, кто будет делать карточку.
Шуты гороховые.
Само собой, вокруг тут же сделалась толпа, гости охали и ахали, пытались выяснить, как мальчишки соорудили этот фокус. А Жейнар, с чёрной повязкой на глазу, как пират, – ещё бы зелёную райскую птицу ему на плечо! – важно говорил:
– Все подробности – потом! Сейчас будем запечатлевать государыню и леди-рыцаря Карлу для истории. Улыбочки!
А Байр, подделываясь под лексикончик портовых мальчишек, хихикал и поддакивал:
– Але, кавалеры! Раздвиньтесь взад, барышням не видно!
Меня как-то отпустило, ушла неловкость, стало смешно – и мы встали с Вильмой в обнимку, вокруг наша свита, а эти обормоты всех поправляли и командовали.
В это время репортёры сделали, наверное, карточек сто.
Но деточки очень тщательно организовали одну. Самую историческую.
Вот тогда-то Вильма и открыла бал!
И начались танцы, и знакомства, и болтовня, и всё такое прочее – вся эта суета, которую все так любят. Обычно – так времени жалко на всю эту ерунду, но…
Клай мне сказал:
– Ты же будешь со мной танцевать, леди-рыцарь? Ты обещала счастья, сколько сможем?
– Я почти не умею, – созналась я хмуро.
– И я почти не умею, – сказал Клай. – Я вообще никогда не танцевал, я же хромой был. Но все танцуют – и мы как-нибудь, в толпе, может, никто и не заметит, что мы неуклюжие?
– А, что нам терять, кроме репутации! Пойдём! – решилась я.
Ну, мы оттоптали друг другу ноги, между нами путалась Тяпка – и всё равно было весело до невозможности, хоть я и не пила вина. Что-то у меня внутри разжалось от этой шуточки мальчишек со светописцем – ну да, мы такие ходилки с лошадиными костями разрабатывали, чтобы вытаскивать пушки из грязи, живых лошадей поберечь, а они сделали ерунду для фокуса, наверное, с овечьими. И я была рада видеть Жейнара, мы с Клаем его даже поймали после нашего танца. И я сказала:
– Тебе надо на улицу Прачек съездить. Там тебе протез глаза подберут и объяснят, как пользоваться. Куда Норвуд смотрит, не понимаю…
– Да он адски занят, леди Карла, – сказал Жейнар. – Я его уже три дня не видел. Он теперь с мэтром Фогелем работает же. А я – дурак просто: мне самому бы подумать о протезе, только я забыл вообще, напрочь… даже не забыл, а к себе не применил.
– О себе не думал, – кивнула я.
Жейнар улыбнулся шикарно:
– Про бал думал!
Виллемина дорвалась до танцев. Она танцевала, танцевала и танцевала, она великолепно танцевала, все восхищённо глазели, она очень здорово танцевала с Валором – чуть-чуть старомодно и, кажется, специально, она танцевала с Рашем, она танцевала с офицерами Королевского Штаба, она излучала счастье, как солнце – лучи, и у меня отлегло от души ещё сильнее.
Я подошла поздороваться с Мельдой, когда Мельда в кружке фрейлин и ещё каких-то, видимо, её знакомых дам ела засахаренные пышечки и болтала. Она стояла ко мне спиной – и, услышав, что она говорит, я её даже окликать не стала, побоялась ей помешать.
– Ах, вовсе не будет некстати! – щебетала Мельда. – У меня есть ещё две: одна, представьте, бронзовая, позолоченная, и на колене гравировка в виде бабочки, я с ней на Новогодье костюм придумала, а вторая – под обычный чехол. Ну, понимаете, дамы: как простая человеческая нога, на неё можно надевать чулки, всё такое…
Девицы слушали потрясённо и восхищённо одновременно.
– Милая! – хмурясь, говорила уже взрослая дама, лет, видимо, тридцати и замужняя. – Это же слишком смело!
– Что вы, Гильфрида, дорогая! – хихикала Мельда. – Хотя… ну, быть может, и слишком смело, но это так восхищает Ланса… Он говорит, что я его механический ангел, что это так потрясающе современно!..
Ланс пил шипучку с офицерами – и я прямо-таки подкралась к нему из-за колонны: меня разбирало дичайшее любопытство, я хотела послушать, что говорит он. Вот прям не сомневалась ни секунды, что мессиры военные обсуждают ровно то же самое.
– …фантастические возможности, – говорил Ланс. – Её так терзало, что придётся отказаться от прогулок, от танцев – но, видите, мессиры, современная наука! Она порхает, как птичка. И в ней появилось что-то болезненно прелестное, такое трогательное… воин-куколка…
– Я слышал, мессиры, в такие протезы монтируют кости, – заметил один из его приятелей.
– Кости – если есть хоть какие-то задатки некроманта, – сказал Ланс. – Но у куколки их нет, так что – чистая механика, мессиры, механика и баланс. Особое соотношение частей.
– Говорят, – вставил другой офицер, – это почти безболезненно.
– Ну это – положим! – возразили ему.
– Моя малютка, конечно, очень сильна духом, – улыбнулся Ланс, – но вы полагаете, что она так непревзойдённо умело скрывает нестерпимую боль?
– Танцы, фехтование, верховая езда…
– О чём вы говорите, мессиры! Если сейчас могут сделать протез тела целиком!
– Даже если оторвёт голову – сделают фарфоровую?
– Лично вам, Бэррил, деревянную, и вы ровно ничего не потеряете, бру-ха-ха!
– Я вас покину, мессиры. Разносят мороженое, Мельда его любит, я хочу принести ей сам, – сказал Ланс и смылся развлекать невесту, оставив офицеров обсуждать услышанное.
Меня они позвали оба. Послали Жейнара гонцом – пригласили в соседний зал, где сидели на диване в нише и ели мороженое. Ланс встал мне навстречу, а Жейнар притащил и мне вазочку мороженого, даже с вишней, только мне решительно не хотелось.
– Не особенно люблю сладкое, – сказала я, и он, ухмыльнувшись, забрал себе ещё одну порцию.
– Дитя, ты лопнешь, – сказал Ланс. – Это уже четвёртая?
– Тебе точно плохо будет, – сказала Мельда.
– Не-а, сестричка, – Жейнар блаженно зажмурил единственный глаз и погладил себя по
