Костер и Саламандра. Книга 2 - Максим Андреевич Далин
А потом уже мне рассказали, что монастырь Блаженной Атты сожгли. Вообще сожгли, дотла. Их уникальную библиотеку сожгли, странноприимный дом, госпиталь… И что монахинь убили, почти всех. В городе шептались, беженцы рассказывали такие чудовищные вещи! Тогда, я думаю, наши и поняли: если уж адские твари не пощадили беззащитных монахинь, то ведь и Иерарха могут убить запросто.
Королевский Штаб Армии издал приказ, чтобы монастыри эвакуировать вместе со всем остальным ценным: с библиотеками, заводами, музеями… Но успевали не все.
А меня – лично меня, с ума сойти! – пригласили на аудиенцию к Иерарху. Вот тогда я впервые и увидела не на открытке, а наяву этот самый дворец, маленький, голубой и золотой. Парк, ещё покрытый снегом, – но снег уже начал по-весеннему оседать и блестел, будто его залили тонким слоем стекла, – оказался таким красивым и уютным, каким бывает только что-то сделанное очень любовно.
Этот дворец выстроили для внука Риэля Чайки – и государь Карен, наверное, очень любил деда: бронзовая статуя короля Риэля, ещё совсем молодого, с мечтательным добрым лицом, с локонами как у девушки, по тогдашней моде, с моделькой фрегата в руках, стояла напротив парадного входа. За спиной Риэля был дворец, а смотрел он в море.
Носок правого сапога Риэля сиял, словно золотой.
– Кто-то государю сапоги недочистил, – хихикнула я.
– Тут летом гуляет мирская публика, – улыбнулся Лейф, которому велели меня сопровождать. – И многие верят, что прекрасный государь замолвит Вседержителю словечко, если почистить ему сапог. Суеверие и глупость, конечно… но мне кажется, что государь не в обиде на подданных прибережной короны.
– Ну так и на меня не обижайтесь, государь, – сказала я Риэлю и потёрла его сапог ладонью. Не клешнёй – это было бы уж слишком. – Я тоже, знаете, не особо умная.
Нас встретили наставники из свиты Агриэла. Они очень старались выглядеть радушно и благостно, но просто бросалось в глаза, какие они уставшие: глаза красные от бессонницы, лица серые…
– Тяжёлая была дорога, да, святой наставник? – спросила я одного, довольно ещё молодого, лет, наверное, тридцати.
Лицо у него было круглое и холёное, и кожа нежная, а под глазами синяки. Не очень привычные обстоятельства, подумала я.
– Тяжёлая, сестра, – сказал он грустно. – Да что дорога! Гвардейский капитан нам сказал: слуги адовы уже подходят, вот-вот будут здесь, бегом на пирс, просто – бегом. А как – бегом? Учёная братия кинулась в библиотеку, за свои научные труды, за переводы, за книги – да что… Книги редкостные, в библиотеке больше пятидесяти тысяч томов, уникальные есть, большая древность – а собирать некогда. И мы – бегом, бегом…
– И из храма так же, – сказал второй наставник, постарше. – Святой Отец Иерарх наш говорит: вы берите нерукотворные образа, их восстановить человечьей рукой нельзя – а уж святые сосуды, подсвечники, украшения, Бог даст, восстановим как-нибудь…
– А брат Тария! – вспомнил молодой. – Он от старости высох, как одуванчик, одна видимость плоти, седой – а бежал как мальчик… Три тома «Откровений» тащил, лет по пятьсот им, переплёты из воловьей кожи, окованные бронзой, тяжеленные, как могильные плиты, – как только поднял, непонятно. А за ним – его писцы, с рукописями, с пачками книг. Наставник Хелис говорит: «Бросьте, отец, давайте я вас донесу, что ли – а то сердце у вас лопнет», – а Тария: «Если тебе, маленький братец, нести нечего – там у библиотечного корпуса на скамье «Размышления о сути» Лаоловы лежат, так забери, а то мне рук не хватает!»
– Ох да, – сказал старший. – Драгоценные книги, великую древность – прямо на палубу яхты кидали, как попало. Ну хоть что-то спасли – и за то Бога благодарить…
– Монастырь Блаженной Атты горел… с моря было видно зарево…
– А брат Атрион пристал к гвардейцам, мол, возьмите меня с собой, дайте винтовку, братья, душа болит… А военный ему говорит: «Куда тебе винтовку, ты молись – ад идёт, вам важно молиться»…
– От дома Иерарха, наверное, ничего не останется. И от храма Благих Вод и Путеводной Звезды на Лазури, вот помяните моё слово, сестра. Сказано: «Ад алчет золы, и пепла, и крови, и слёз – и пойдёт по пеплу, как по земле, а по крови, как по воде»…
В общем, невероятно духоподъёмная вышла беседа.
А гостиная была маленькая, хорошенькая, как всё в этом дворце, – внутри он был совсем как игрушечный домик, в какие девочки кукол селят. Вот и гостиная – вся беленькая, но не такая белая, как больничная палата, а разных оттенков живого белого цвета: чуть золотистого, чуть кремового, как сливочное мороженое, чуть розоватого… И все светильники – в виде нежных цветов из матового стекла, и картины на шёлке – с букетами роз и белого шиповника.
И белый Иерарх туда пришёл. Не в парадном балахоне, вышитом серебром и жемчужинами, – а я-то думала, что он всегда так одевается, Иерарх же! – а в таком же, как у всех наставников, из простого некрашеного холста. Только Око Божье – драгоценное, то самое, особое, которое на Иерарха надевают, когда передают ему Святое Слово. А лицо у Агриэла было ровно такое же, как и у его свиты, и на посох Иерарха он опирался, как на трость.
Я присела так низко, как вообще получилось. Хотела взять его за руку, чтобы руку поцеловать, потянулась клешнёй, перепугалась, подумала, что муфту надо было взять, – а Агриэл погладил меня по щеке.
И я его руку поцеловала-таки. Просто хотелось: я очень хорошо к нему относилась, а сейчас – особенно. И когда я к нему прикоснулась, к тёплой и сухой руке старика, – как к сухому листу каштана, даже запах от неё был какой-то осенний, – мне на миг стало…
Непонятно.
Тепло и непонятно.
Я подумала: наверное, Агриэл впрямь благой. Дар как-то странно на него реагирует. Но тогда все разговоры, что в присутствии благих некроманты чуть ли не рассыпаются прахом, – трепотня в пользу бедных.
– Садитесь, дитя моё, – сказал Агриэл.
И мы с ним сели к маленькому столику из матового белого стекла. На столике лежало Писание и стояли сосуд для травника с носиком, маленькие чашки, вазочка с мёдом и вазочка с вареньем из лепестков. На блюде, тоже
