Битва за Лукоморье. Книга 3 - Вера Викторовна Камша

– Малиново-буро-серо-фиолетовый!

Растерянная Ясочка огляделась по сторонам, Листик метнулся к ближайшей кочке, но не успел, брат его уже осалил.

– Нечестно! – завопил Листик.

Василиса невольно хихикнула. Да, с такими пострелятами надо ухо востро держать, запросто сгинуть могут. Ни ума, ни страха, хотя все дети такие, что уж там. Сама не лучше была…

– Дедушка Шурыш, – попросила Василиса, – сплети-ка ты короб с крышкой. Мы их туда посадим, чтобы не сбежали, а котомку вниз подложим, чтоб им помягче было. Я их сама и понесу, а то умаются за дорогу. Так и нам спокойнее будет.

Лозовик, все еще с виноватым видом, лишь головой покачал, но замысел оценил и короб в считаные минуты сплел, приговаривая при этом:

– Понесет она! Ишь ты! Ятрыш-кукиш, самой бы в трясину не ухнуть.

* * *

За озером болото стало почти непроходимым. Меж покрытыми жухлой осокой кочками масляно поблескивали лужицы воды, сапоги уходили в темную грязь почти по колено, несколько раз Василиса едва не провалилась в глубокие бочаги. Сперва ухватилась за ствол кривой сосенки, выбралась сама, потом помог Шурыш – протянул крепкую длинную ветку. Вновь показалось, что лоза растет у него прямо из руки. Или из рукава?

– Ты меня, дедушка, вытянуть не сумеешь, – пыталась поначалу возражать царевна.

– И не таких худосочек вытаскивал, – буркнул Шурыш. – Тем летом мужик из дальней деревни поперся за какой-то надобностью на болото, да так и ухнул в трясину, уж по шею его засосало. А мужик справный, что кабан откормленный! Одна голова из ряски торчит да рот разевает. Не поверишь, я ему ветку прямо в зубы и сунул, он уцепился, мычит только. Так я его до пояса подтянул из ловушки, а там уж жерди подсунул. Выкарабкался он, а ветку изо рта выпустить не может – челюсти не разжимаются. А как разжал, давай болото честить, мол, сапоги в трясине потерял новые совсем, и пяти лет не проносил… Ятрышная сила! Чудные вы, человечки: нет бы радоваться, что жив остался, так еще и недовольствует.

– Чудные, – кивнула Василиса, выбираясь из грязи.

Солнце из слепящего сделалось красным, покатилось к синеющим вдали холмам, мазнуло напоследок болото багровым отсветом и растворилось в сизой дымке. Сразу стало холодно и неуютно, потянуло стылой сыростью. Василиса выбрала кочку побольше – по всему выходило, что ночевать придется тут, – осторожно опустила на нее короб с лозничками, и те проворно выбрались из своего убежища. Теперь надергать сухой травы побольше, подмостить несколько старых стволов, вот и ночлег готов.

Шурыш заломил шляпу на затылок и вытаращил на царевну глаз.

– И это, по-твоему, ночлег? Так, отойди. Ну-ка, внучки, помогайте! Шевелите ручонками. А ты, недотепа, гляди да смекай, как лучше на болоте обустроиться.

Из-под проворных пальчиков лозовиковой семейки быстро соткалась основа для постели, что-то похожее на большой округлый щит. Если такой положить на жерди да сухой травой выстелить, знатное ложе получится. Вскоре над ложем вырос шалаш из плотно переплетенных ветвей. Усталой Василисе он показался роскошными палатами.

Царевна достала из котомки плащ, удобно устроилась на постели и кивнула мальцам: полезайте! Те не заставили себя упрашивать, юркнули под накидку, пошуршали немного, угрелись и засопели. Ясочка почти клубочком свернулась, только что не мурлыкала. И то сказать, умаялись все за день. По болоту ходить вдвойне тяжелее, чем по земле. А лозники хоть и в коробе полдороги ехали, тоже устали, укачались, малы еще для таких приключений.

Рудные топи, да еще осенней ночью, не самое подходящее место для отдыха, но Василиса провалилась в сон мгновенно.

* * *

– Ты что же, не ложился даже, дедушка?

Утро было сырым и хмурым, а болото укутывала плотная пелена тумана. Ни просвета, ни проблеска, даже Шурыша, сидящего недалеко от шалаша, Василиса еле разглядела.

– Я старый, могу и вовсе не спать, – откликнулся лозовик, немедленно добавив: – Не то что неженки человечьего роду! Покараулил, заодно вот обувку тебе сплел, дальше простой дороги не будет, а для топи мокроступы в самый раз. Небось до такого не додумалась куцым своим умишком?

Будто лопатки: рамка из крепких прутьев, середка лозой заплетена, снегоступы напоминают. В таких по трясине идти можно, не провалишься. Да, про них царевна не подумала, собираясь в дорогу, а ведь знала, куда идет. Прав дедушка, «куцый умишко» был слишком занят размышлениями о другом…

Трясина издавала странные звуки, будто обжора, сыто рыгающий после плотного обеда. А вверху – еще и тихий шорох. Птицы?..

Внучата Шурыша вылезли из шалаша и засуетились вокруг, но толком поиграть им не дали – пора было отправляться в путь. Наскоро перекусив влажным хлебом и мясом, Василиса закинула короб с листоухими за спину и, оглядевшись, пробормотала под нос:

– Как же тут рассмотреть, куда идти?

– Рассмотрю, не волнуйся, – немедленно отозвался дед Шурыш, – я одним глазом вижу больше, чем некоторые – двумя. Да мы и по запаху, и по теплу почувствуем. Парит там, туман этот – дух смрадный от Резопупа.

А вонища и впрямь все сильнее, аж в нос шибает, но привыкнуть можно ко всему. Многие век живут в грязи и смраде – и даже не замечают, помыслить не могут, что может быть иначе.

Шли осторожно. Впереди Шурыш, за ним прощупывала дорогу своим длинным посохом Василиса. Трясина под ногами пружинила и прогибалась. Туман слегка рассеялся, поднялся, но до конца не исчез, и лучи солнца едва пробивались сквозь клубящуюся завесу над головой. Становилось все теплее, парило, будто снизу кто-то невидимый подогревал гигантскую чашу. Болотоступы, конечно, выручали, но несколько раз царевна едва не провалилась в прикрытые ряской и водорослями «окна». Всякий раз лозовик успевал протянуть гибкую, но крепкую хворостину, помогая сохранить равновесие. В одиночку, без магии сюда не сунешься, даже если всю жизнь на болотах прожил. Если бы не случайные попутчики…

Передохнули только добравшись до относительно сухого островка среди топей. Дед принялся плести что-то мудреное, а Василиса блаженно привалилась к покрытому лишайниками, кривому и хилому сосновому стволу и прикрыла глаза. Шурыш был прав, когда говорил, что «дальше будет веселее». Когда все тело от усталости ноет – не до горестей душевных, радуешься, что просто жива. Одно хорошо, что комаров и гнуса нет, а то зудели бы над