Третий Лад - Родион Создателев
— Уверен: Матвей через наворованные богатства жирного Фёдора в каждом приказе ухи имеет. Готовятся к царствованию...
— Значит... и в Стрелецком приказе есть... соглядатай их?
— Служилые весьма ненавидят братьев Калгановых. Я бы на месте стрелецких приказных людей не стал трудиться на грабастиков — жизня дороже. Как прознают про то воины — в момент голову с шеи снимут.
Боярин приметил, как в руках супружницы заискрились зелёными всполохами смарагдовое ожерелье.
— Забавная игрушка, — молвил Яков Лихой.
— Узнаешь ещё про силу её. Слыхал, что про меня дворовые наши... втихомолку судачат?
— Слыхал, чай не блаженный я. Колдунья, мол, ты. Загово́ры всякие ведаешь.
— Как предплечие, кречет мой?
Яков Данилович поглазел на свою левую руку.
— Страсти забавные, Марфа Михайловна. Боли нету почти. Жилы затягиваются с невероятной беглостью. Ещё бы два дня мне — и смогу с Митькой сабельками помочалиться, ей бо.
Боярыня Лихая сотрясла воздух своим ожерельем и растянула уста в улыбке — ещё одна амазонка, гляди-ка.
— Митька в девку Милосельских втрескался по уши. Попросил меня пошептать приворот над рябиновыми бусами. Украшение он девице той передал днём — порядок.
— И что с того?
— Покушение на тебя лисы сделали. Седой лунь отдал приказание.
— Откуда известно?
Подклётная Государыня снова потрясла смарагдовым ожерельем, но вслух помянула иное украшение:
— Бусы рябиновые...
— Марфа Михайловна, ты меня знаешь, сердечко моё, — покачал головой Лихой. — Разум я — завсегда попервой ставлю.
— Чем что, Яков Данилович?
— Чем всякие... мракобесия.
— Ещё говори, Яшенька, ну... — улыбнулась супружница, — домовую церковь... не поставил в наших владениях. Я тому... не противилась.
— Руки тогда не дошлись... — забегал глазами боярин. — Во Дворец угодил на службу, всего не обхватишь. Когда в воскресение дома сижу — до Стольного Града с тобой выбраться в Церковь — славный предлог.
— Ещё кой-чего ты мне сказывал, ну...
— Не помню, — слукавил муж.
— Ну тогда я припомню, — сверкнула смарагдовыми очами Марфа Лихая. — Отроком... погряз ты во всевозможных книжицах... настолько тебя свет учения приворожил. Как звать того фря́жина, езуита?
— Гарцоний.
— Ещё один был.
— Де ля Портин.
— Про что писали? — насела на мужа Марфа Лихая.
— Магнечение...
— Ты какой вывод сделал... из этих трудов?
Яков Данилович подёргал губами, а потом ответил:
— Да не только из этих книжиц, из многих других также...
— Однако ж эти фря́жины более всех тебя приворожили. Так вывод какой, чего нос вороти́шь? — улыбнулась жена.
— Тут какое дело, — юлил Яков Данилович. — Фряжского языка я не ведаю. Некий толмач их труды перевёл. Всё ли верно он истолковал, не наплёл от себя чего лишнего ли...
— Митька тебя покусал что ль, упырь вихрастый, змей скользкий, — ухмыльнулась подклётная Царица. — У меня память крепкая, муженёк. Я припомню тебе твои же словечки: труды учёных мужей входят в великие противоречия... с церковными книгами, так? Ничего не напутала?
— А хоть бы и так, — улыбнулся Яков Данилович.
Боярин лыбился, и не знал он... воин благой, любопытный factum единый. Покойная бабка его супружницы оставила внучке в наследие не только смарагдовые бусы, но и несколько тонких книжиц. В том числе — трактат того самого фряжина по фамилии де ля Портин. Однако другой толмач по-иному обозначил его имя — Джамба Дель Порте. Но какой прок в именовании? Чубушник и зверобой — зело приятные запахи, хоть назови ты их — цветами отхожими. А назови отхожее место — липовым раем, пряными цветочками оно пахнет не станет...
Яков Данилович штудировал труды полима́та по магнечению, а в личных закромах супружницы пылился иной трактат фряжина по имени де ля Портин али Дель Порте, пёс его разберёт, как оно верно пишется. О существовании такой книжицы прелюбомудрый Яков Данилович и не ведал. Трактат назывался — “Magia naturalis”. Прозвание книжицы — на латыни. Вся дальнейшая писанина — на российском наречии. Толмач своей фамилии не оставил, но человек он был явно зело дотошный и хохмач весьма востроязыкий. Допустим, фряжин прибыл бы однажды на службу в Российское Государство. Изучил бы тогда он русский язык да кириллицу почти в совершенстве, а потом самолично ознакомился со своей книжицей... с той самой, что толмач сотворил.
Ох и подивился бы сей фряжин по фамилии Дель Порте — не иначе. А может... и посмеялся бы.
В просторной келье Симеонова монастыря сидел за столом хозяин сих владений — Митрополит Всероссийский. Перед ним лежала стопка пергаментов, владыка держал в руке один из них, шевелил кустистыми серебряными бровями и внимательным взором скользил по грамоте.
Дверь в келью отворилась и в помещение прошёл боярин Василий Милосельский, он молча прошёл к столу и сел напротив владыки.
— Как почивал, Василий Юрьевич? — не поднимая глаз от бумаги вопросил Митрополит.
— Скверно спал...
— Екстракт, считай, готов, — положил пергамент на стол владыка. — Никита бестолково составил, я переписал допросы. Теперь — порядок. Пущай Государь побеседует с боярином, когда возжелает он. А Сидякин — посидит покамест в опричном остроге.
Митрополит назидательно поднял ввысь указательный палец:
— Супротив человека… любое его высказывание завернуть... легче лёгкого. Ежели с толком вопросы с ответами... замешать.
— А коли Сидякин подвох почует? Молвит Царю: не такой порядок вопросов был, дескать.
Глава Сыскного приказа знал о чём говорил — опыт большой.
— Тонкости, возня мышиная, — отрезал владыка.
Князь Василий с невозмутимостью пялился в пол. Его мысли сейчас явно были далёкими от томящегося ныне в опричном остроге Сидякина. Митрополит почуял неладное...
— Есть ли весточка от ярыги, справили они дело?
— Амосов и разбойнички… долго жить приказали, — по-прежнему зрел в пол Милосельский.
— Врёшь, Василий?
— Истинный Бог. Вчерась... к вечеру позднему ярыжки мои четыре трупа доставили. Двое заколоты, один — без башки, а татарина атамана — пополам рассекли саблей.
Митрополит медленно поднял высоченную фигуру с резного стула. Куда там запропастились чётки-вервица? Святейший сыскал их и стал с резвостью крутить пальцами чёрные камни.
— Ай да Яков Данилович... — покачал головой Митрополит. — Вот тебе и царёв кравчий.
— Дурень я старый. Запамятовал совсем... Лихой Яков — весьма удалой рубака. Он и в гору пошёл через это... Отца моего как-то спас в Новгородчине. Много мятежников порубил. Припоминаешь историю ту, Святейший?
—
