Волшебник Земноморья - Урсула К. Ле Гуин

Ответом было молчание.

Манан двинулся дальше.

— Эй, картофельная рожа! — подражая подруге, прошептала Пенте и тут же простонала, изо всех сил стараясь подавить душивший ее смех.

— Кто тут? — спросил Манан.

Снова молчание.

— Ну ладно, ну хорошо, — вздохнул евнух, и снова затопала, удаляясь, его тяжелая поступь.

Когда она стихла за выступом холма, девочки вскарабкались на стену. От усилий сдержать разбиравший ее смех Пенте вспотела и раскраснелась, но Арха выглядела, как настоящая дикарка. На нее накатила буйная злость.

— Ах он старый глупый баран с бубенчиками! — гневно сказала она. — Он всюду преследует меня!

— Он же должен это делать, — возразила рассудительная Пенте. — Такая уж у него работа: присматривать за тобой.

— Те, кому я служу, в состоянии сами присмотреть за мной. Я угодна им, и никто мне больше не нужен. Поэтому лучше им всем меня не трогать: и этим старухам, и полумужчинам, и всему прочему люду! Ибо я — Первая Жрица!

Пенте не отрываясь смотрела на подругу.

— Ох, — сказала она слабым, робким голоском. — Ох, конечно же, я знаю, кто ты! Ты — Арха!

— Поэтому все они должны оставить меня в покое и не приставать! И не лезть ко мне постоянно с приказами и выговорами!

Пенте какое-то время помолчала, вздохнув, и села поудобнее, свесив вниз пухлые ножки. Болтая ими, она разглядывала простиравшуюся внизу огромную блеклую равнину, которая постепенно поднималась к высокому, размытому, безмерно далекому горизонту.

— Ты же знаешь, что скоро сама будешь всем приказывать, — тихонько сказала она. — Еще два года, и мы больше не дети. Нам исполнится четырнадцать лет. Я-то войду в Храм Божественного Короля, и мое положение останется почти такое же, как сейчас. Но ты и в самом деле станешь Первой Жрицей. Тебя будут слушаться даже Коссиль и Тхар.

Поглощенная ничего не сказала. Лицо ее неподвижно застыло, лишь глаза мерцали из-под бровей, отражая лившийся с неба свет.

— Нам пора возвращаться, — напомнила Пенте.

— Нет.

— Но ткачиха-наставница может пожаловаться на нас Тхар. Скоро начнутся Девять Песнопений.

— Я остаюсь здесь, ты останешься тоже.

— Тебя-то не посмеют наказать, но меня накажут, — кротко заметила Пенте.

Арха не ответила, Пенте вздохнула и осталась рядом с ней. Солнце погружалось в дымку, повисшую высоко над равниной. Вдали, на длинном пологом уклоне еле слышно позвякивали бубенчики на шеях овец; блеяли ягнята. Нежными, горячими волнами наплывал весенний ветерок, неся свежий запах трав.

Когда две девочки вернулись, Девять Песнопений уже заканчивались. Оказывается, Меббет, видевшая их сидящими на «мужской» стороне стены, уже доложила об их проступке Коссиль, Главной Жрице Божественного Короля.

Коссиль была грузная женщина с тяжелой поступью и одутловатым лицом. Без всякого выражения на лице и в голосе она приказала двум девочкам следовать за ней. По коридорам Большого Дома она прошла с ними в холл, вывела наружу через парадную дверь и направилась по тропке вверх, на пригорок, к Храму Атваха и Вулуаха. Там она начала рассказывать что-то Верховной Жрице этого Храма, Тхар, высокой, тощей и сухой, похожей на кость оленьей ноги. Потом Коссиль приказала Пенте:

— Сними платье.

И девочку принялись сечь пучком розог из ракитника. Те были острыми и резали кожу. Пенте терпеливо перенесла порку, молча глотая слезы. Потом ее отослали назад, в ткацкую, оставив без ужина, и сказали, что завтра ей тоже придется весь день поститься.

— Если мы еще раз узнаем, что ты лазила на мужскую сторону, — сказала ей напоследок Коссиль, — мы накажем тебя еще строже, чем в первый раз. Поняла, Пенте?

Говорила Коссиль тихо, и в ее голосе не слышалось даже намека на доброту. Пенте ответила:

— Да.

И поспешно скользнула прочь, съежившись и вздрагивая, когда грубая ткань платья задевала пораненную на спине кожу.

Арха наблюдала за поркой, стоя рядом с Тхар. Теперь она так же внимательно смотрела, как Коссиль вытирает окровавленные розги.

Тхар сказала ей:

— Очень плохо, что кто-то видел, как ты с другой девочкой лазаешь по стене. Ведь ты — Арха.

Арха сердито насупилась и молчала.

— Тебе лучше побольше заниматься тем, что надлежит делать Жрице. Ты — Арха.

Приподняв на миг голову, девочка посмотрела в глаза Тхар, потом Коссиль, и во взгляде ее открылись такие бездны ненависти и гнева, что он показался страшным. Но иссохшая жрица не обратила на это никакого внимания. Она сухо подтвердила ранее сказанное, прошептав:

— Ты — Арха. И больше ничего в тебе нет. Все, что в тебе было, — они взяли.

— Все взяли, — повторила девочка, как повторяла ежедневно с того дня, когда ей исполнилось шесть лет.

Тхар слегка склонила голову, и то же самое сделала Коссиль, убирая розги. Девочка не поклонилась, а молча повернулась и пошла прочь.

Потом был ужин из картошки с ранним весенним луком, который ели молча в узкой и темной трапезной, потом пропели речитативом вечерний гимн, потом налагали на двери священные слова, и вот, после короткого обряда Несказуемым, дневные труды завершились. Девочки могли идти к себе в общую спальню, и пока не догорит единственная тростниковая свеча, играть в камешки и палочки, а потом, уже в темноте, перешептываться от кровати к кровати. И только Арха как всегда пошла через двор к Малому Дому, чтобы там лечь спать в полном одиночестве.

Ночной ветер был нежен и душист. На небе густо высыпали весенние звезды, соткавшие сплошной ковер, будто маргаритки на лугу, будто светящееся ночное апрельское море. Но девочка никогда не видела ни лугов, ни моря. И вверх она не смотрела.

— Эй, малышка!

— Да, Манан, — равнодушно откликнулась она.

Откуда-то выросла громоздкая тень и, шаркая ногами, пошла рядом с ней.

Лысая макушка слабо отсвечивала в свете звезд.

— Тебя наказали?

— Меня не могут наказывать.

— Так-то так, но…

— Не могут они меня наказать. Не посмеют.

Он остановился, массивный и смутный в темноте, опустив свои большие пухлые ладони. От него пахло луком, и еще она чувствовала знакомый смешанный запах шафрана и пота от его старой черной рясы, которая стала ему коротка и узка и обтрепалась по краям.

— До меня они не посмеют дотронуться. Я — Арха, — яростно сказала она звенящим, срывающимся голосом и вдруг разрыдалась.

Большая мягкая ладонь поднялась, как бы чего-то выжидая, потом