Третий Лад - Родион Создателев

— Коли издохнет — псам отдайте на пропитание. Выживет — пущай к брату Еремею уходит. Я его зрить у себя более... не желаю.

Калганов швырнул плеть в пыль. Двое дюжих смердов подлетели к затихшему парнишке и с аккуратностью потащили его в конюшню. Барин приблизился к затихшему сонмищу челяди. Рабы стояли, все как на подбор, опустив головы к земле.

— Ивашка, Гришка. Запрягайте коней. К брату Фёдору направимся. Со мною пятеро гайдуков едут. Самых крепких да рослых снарядите, ну, пошли!

Холопы поторопились исполнить наказ. Ехать до старшого брата — с нос гули — четыре версты. Выходит — важное предстоит путешествие...

Матвей Иванович утёр пот рукавом и зашагал к хоромам. Когда его долговязая фигура скрылась за дверью высокого крыльца, один из опоздавших тихим голосом молвил:

— Эдак не напасёшься на тебя, барин, рослых да крепких, коли сечь нас так станешь.

— Молчи, дура, — буркнул сосед.

Молчите, холопы, ти-и-ихо...

“Держи голову уклонну, а сердце покорно…” Знай свой шесток. А до и до твоего хребта доберётся злая нагайка Матвея Калганова. Хоровод указов, на осинах петли. Ворованная икона слезу источает. Свечу в руку бери, голова шальная. Батюшка-топор сейчас обласкает тебя отеческой любовью. Башку склони! Не смей пялиться в глаза Властелину, червь. Из чёрной земли выполз, в землю и заползёшь. Кто там отчаянный тявкнул чего-то? Пошуршите лаптями, черти. Позвените железными кандалами, с-стервы. Только ближе к Богу не станете... Дуракам безграмотным одно откровение будет: сапог Господина, клин топора, петля на берёзушках. Наилучшее средство от головной боли — топор-батька. Руби, кат, дорогу к небу! Молчите, холопы, тихо. Барщину отработал, в ратники записался, ноги протянул. Амба! Отмучился чёрный жучок. Знай свой шесток. Тихо сиди. Там разберутся. Сам вскоре прибудет, рассудит.

Да кто там жрёт? Очумели, собаки? Кто чавкает преподлым рылом сейчас, с-с-волота мерзкая? Чур меня, каюсь. Кому надо — тот и чавкает. Прощения просим, глубоко в пояс кланяемся. Не гневайся, Властитель. Кесарь грядущий, отец родный. Кушай на здоровие, кушай, самодержец моей холопьей души. Может взвару запить принести? Я мигом.

Жареная курочка. Не та, что на сене лежит, ноги рогатиной. Та, что на блюде устроилась, лапками кверху. Тёмно-золотистая кожица. Запах вкуснющий! Как-же так, православные? Среда ноне! Нельзя скоромную пищу вкушать. Тихо, смерд. Чего разорался? “Кесарю кесарево...”

На благородный роток не накинешь платок.

В подклётной палате за палисандровым столом сидел жирный телом хозяин Фёдор Иванович и с усердием поедал курятину... Рядом с позолоченным блюдом лежал расписной рушник. Раздался тихий скрип двери и к старшему брату подошёл глава Посольского приказа. Матвей Иванович мрачными очами зыркнул на горочку куриного мясца.

— Здрво, Матвей, — промычал Фёдор набитым ртом.

— Хороша курочка?

— Угум-э-м, — крякнул глава Торгового приказа.

— Вот чего, брат. Живо неси мне пять тысяч золотыми червонцами. Клади в калиту.

Сочная курятина застряла в массивном горле. Фёдор Иванович с усердием дожевал мясо, а потом громко откашлялся.

— Эк, хватил! Пять тыщ тебе отвалить — что высморкаться. На что в этот раз хочешь пустить мои кровные?

— Завтра с первыми петухами отправлю я своего дьяка Феофана в сопровождении пяти холопов в Великий Новгород.

— Раздуваем пожар, так? — задумался Фёдор Калганов, покрутив жирными пальцами обглоданную куриную кость.

— Пущай знать позовёт на подмогу варягов — они справные воины. И увязнет тогда Опричнина надолго... в новгородском болоте.

— А где варяги ныне кочуют?

— У моря стоят лагерем, бражничают и душами томятся.

Старший брат никогда не подвергал сомнению сведения Матвея. Его языки завсегда трудились исправно.

— Моих тоже пяток холопов пусть едут. Пять тыщ повезут — шутка ли? — вздохнул глава Торгового приказа.

— Добро. Холопам — ни слова про золото! Понял то?

— Чай Государь я грядущий, а не дурень последний.

— Неси золото, Фёдор Иванович. Время дорого.

Грядущий самодержец протёр жирные пальцы рушником.

— О-хо-хо. Гайдуков много с тобой? Отобьётесь от разбойников, ежели не дай Бог, чего?

— Пять душ. Да и скакать совсем недалече. Чай, в Стольном Граде находимся, а не в диком лесе.

Фёдор Калганов подошёл к кабаньему рылу, отдёрнул багряный шёлк, раскрыл маленькую дверцу, согнул жирную спину.

— А мож три тыщи... а не пять, ась? — обернулся к среднему брату хозяин подклёта.

— Пять тысяч неси, кащей окаянный! А потом Феофану отсыпешь три сотни — за услугу важную.

Грядущий Государь с досадой сплюнул и скрылся в своей пещере заветной, плотно прикрыв дверцу...

Кто над златом трясётся, а кто словно тать крадётся…

Под анфиладами каменных сводов царёва Детинца брёл князь Василий Милосельский. Ему навстречу вышел такой же высокий, но менее дородный телом молодой боярин Куркин, управитель Дворцового приказа. Вельможи остановились и с почтением поприветствовали друг друга.

— Глеб Ростиславович, храни тебя Бог. Спросить, что желаю я. Ты у нас, как никак, а первый управитель в Детинце, — залебезил князь. — Не слыхал ты, часом, вестей никаких любопытных?

— Как не слыхать. Про новгородские безобразия с утра во Дворце судачат.

— Эвона как, гм…

— Уж я тешился мыслью, что ты подробнее знаешь про то, Василий Юрьевич. А Никита твой где?

— Должно у себя: на Опричном дворе. Где ж ему быть ещё?

— Ну-ну. Тобою Поклонский любопытствовал, Василий Юрьевич.

— Зачем? — насторожился князь.

— Али не догадался? Поспеши к заветной Палате, он тебе ещё одну весточку передаст.

Милосельский нахмурился и, не попрощавшись с Куркиным, пошёл далее по коридору. Глава Дворцового приказа обернулся и с ехидцей поглазел вослед главе Сыскного приказа.

Когда до той самой Палаты осталось совсем малость шагов пройти, навстречу Милосельскому вылетел боярин Игорь Поклонский в своём привычном потёртом кафтане-кунту́ше блекло-синего цвета.

— Василий Юрьевич, славно, что ты во Дворце объявился! Радость какая ныне! — сверкал очами старик Поклонский.

— Радость? Какая же? — замер на месте князь.

— Государь третий день в добром здравии! Ныне он — впервые за шесть с лишком месяцев... в бумагах зарылся! — ликовал постельничий.

— Вот как? Оно, конечно, да-а...

— Ты что, Василий Юрьевич, не рад тому?

Князь с великим трудом сотворил на своей физиономии гримасу, весьма отдалённо напоминающую радостную улыбку.

— Как не рад, что ты, Игорь Андреевич? Добрая весть.

— Он тебя требовал. Сказывал: как появится Василий в Детинце — живо ко мне пусть