Третий Лад - Родион Создателев
— Савва Кузьмич, ерохвост ты никчёмный, кро́потник трухлявый, — разгорланился низкий ярыга. — Живо гони молока государевым людям. А конопляной каши не делал аще?
— Здравствуй, мил человек, — развязно поприветствовал хозяина другой ярыга, каланча нескладная.
Савва Кузьмич заворчал что-то про конопляную кашицу и ушёл в погребец. Сослуживые прошли к столу и от нечего делать уставились на конопатого парня и его седобородого спутника. Высокий ярыга снял с головы тёмно-синюю шапку-колпак, провёл пятернёй по плешивым волосам, откашлялся... и стал буравить взором ряженого дворянина. Боярин почуял этот внимательный догляд и глазами наказал спутнику: время ехать, клади ложку. Митрий отправил в рот последнюю порцию густой жижатины, самую вкусную; и в этот миг, долговязый ярыга встал с табурета и подошёл почти вплотную к ряженому царёву кравчему.
— Рожа твоя мне знакомая, — потыкал пальцем служивый. — Ты не гостил ли у нас намедни в сыскном остроге, ась, васильковые очи?
Поворо-о-отец...
— Чего примолк, дура? Не гостил, говорю, у нас в остроге намедни?
— Окстись, милый ярыга! — затрещал Митрий Батыршин. — Какой острог ищо? Не бывал он в остроге. А молчит рыбой, потому как горлом хворает, воды студёной испил.
Яков Лихой заклокотал горлом в подтверждении слов спутника.
— Тебя, балаболка, не спрашивали покуда.
— Да как он ответит тебе, человек государев? Булькает горлом, аки щука скользкая.
В корчму вернулся хозяюшка. Он поставил на стол ярыгам: кувшин молока, кружки и добрый ломоть ржаного хлеба. Низкий ярыжка руками разломил чернушку на две ровные половины — опытный делец. Высокий обернулся к товарищу и обеспокоился за свою долю:
— Весь хлеб не сожри!
Яков Данилович с невероятной беглостью вытащил из кармана полтину серебром и двинул её по деревянной поверхности в сторону холопа. Митрий прибрал монету в ладонь.
— Ей Богу: видел тебя я в остроге намедни, — снова обернул голову к ряженому дворянину долговязый репей в тёмно-синем кафтане. — Это не ты с друзьяками, в кабаке, что у Николиной церкви, проломили башку поповскому сыну?
Боярин Лихой в отрицании помотал головой, а сам подумал: “Гулял бы я в том кабаке — я бы скорее тебе проломил чердак”.
— Брешешь, собака! Гостил ты у нас. Очи твои васильковые запали мне в разум, — ярыга погрозил пальцем. — Не брехай мне, тарты́га!
Вот же поганый комар!
— Оставь нас, ярыга любезный, — подал голос Митька. — Не гостили мы в темнице вашенской, спаси Бог от таковской удачи. Ни намедни, ни давеча.
Холоп положил на стол полтину и двинул монету к ярыжке.
— Возьми себе на добрую память гостинчик. А нам — в путь-дорогу пора.
Митька приподнялся с табурета, желая встать, но ярыга протянул длинную руку, ухватился цепкой пятернёй за его плечо и усадил смерда обратно на мебель.
— Мзду предлагаешь, паскуда?
Низкий ярыжка стал резво крутить головой, стараясь определить: какую именно монету подсунули его товарищу.
— Кто такие? Чьих будете? — рявкнул высокий служивый.
— Так ить, князя Милосельского Никиты Васильевича мы холопы, — нашёлся конопатый ухарь.
— И ты брешешь, собачий сын. Отец его — наш начальник. Холопы у них — обчие. А твоя рожа мне — зело незнакомая.
— Моя рожа — незнакомая, а его рожу — признал. Токмо спутал с хандрыгой каким-то, — пошёл чесать языком Батыршин. — И воопче: мы с дружком на опричном положении у хозяина, сразумел?
— Воронёнка Никиты, значит, холопы? — задумался ярыга.
— Ой, дядя. Ты зря завернул таковское, — покачал головой Митрий, — хозяин шибко не любит энтова прозвища.
— Брехало заткни, трещотка конопатая, — тявкнул ярыжка, но уже не столь уверенно, как ранее.
— Идём, Терентий, — встал с табурета Батыршин. — Заболтались мыс ярыгой любезным. Коли гостинец не по душе пришёлся... извиняй, служивый.
Холоп потянулся, чтобы забрать полтину, но высокий ярыга резким движением ладони успел накрыть монету.
— Не трожь.
Ряженый боярин и его холоп рысью погнали до поместья. Их путь пролегал мимо Стрелецкой слободы. Путники ещё издалека услышали гомон: стрелецкое войско готовилось к крымскому походу. Яков Лихой и Митрий Батыршин влились в большую толпу провожающих. Картина проводов служилых людей была презанятная, они спешились с коней и наблюдали происходящее почти от начала и до конца: стрелецкие полки разноцветных кафтанов (брусничные, багряные, зелёные, канареечные, синие), жёнушки с мокрыми глазами, к которым жались дети; лошади, тянувшие за собой длинноствольные пищали; червлёные кафтаны стрелецких тысяцких с богатыми сбруями на конях, обозы с порохом и продовольствием.
Яков Данилович приметил дюжую фигуру стремянного сотника Никифора Колодина. Он локтем двинул в бок Митьку и моргнул ему васильковым глазом, мол: узнал ту рыжую бороду? Его спутник похлопал ресницами. Барин сразумел, холоп спрашивал: будем с ним говорить? Яков Лихой помотал головой, де: не самое подходящее место.
Когда мимо них шагал по дороге полк в канареечных кафтанах, боярин и смерд стали свидетелями любопытной сцены. Из толпы вышел древний старик с клюкой в руке. Он снял шапку, стал махать ею вослед солдатам, а потом покачал седой головой и произнёс:
— Эх, разлюбезная ты моя, мясная командушка...
— Пошли с нами, дедуся. Пошугаешь татарву клюкою по шляху! — гаркнул старику весёлый солдат-канареечка, топающий мимо.
— Не глумись над годами, Филька, — раздался строгий голос воина-пятидесятника.
Канареечные полки протопали последними. Армия стольградских стрельцов двигалась к Курской крепости. На подмогу столичным воинам уже двинулись стрельцы Нижеславля, Смоленска и Рязани. К огорчению Марса: подлинной войны не случилось. Крымскотатарский хан не вышел биться армией в честном сражении. Его отряды, натворив безобразий, вернулись на полуостров и как тараканы забились по углам. Стрелецкое войско гуляло по южным рубежам Отечества до самой зимы, а потом к Крымскому полуострову привёл огромную армию турецкий паша Ак-Шехзаде, прикрывая союзников и торговые вереницы турецких купцов. Изголодавшиеся стрельцы принялись разбойничать и к месяцу студню грабанули несколько караванов с товарами. Но и с Оттоманской Портой
