Возрождение - Дмитрий Анатольевич Воронин
— Получается, что ламии хранят воспоминания обо всём, с чем в прошлой жизни сталкивалась хотя бы одна из них? — глаза Ника загорелись от возбуждения.
— Да. Правда, они очень не любят делиться этими воспоминаниями. Кстати, как надо поступать с ламиями, помнишь?
— Да, была соответствующая энциклика… Ламий надлежит убивать всенепременно и, по возможности, быстро. А почему быстро? Ведь человек, пораженный ядом, умирает медленно и мучительно, было бы справедливо отплатить этим тварям тем же.
Руфус неодобрительно покачал головой.
— Ты не пытаешься думать, Ник. Сам посуди, если ламию запытать до смерти, если заставить её страдать час за часом и день за днём, что принесёт её ушедший к роду разум тем, кто жив? Ага, вижу, сообразил. Да, память о боли и муках. Память, которая никуда и никогда не исчезнет. И её остаточная сущность будет мучиться вечность, и живым добавится горечи. Так что не стоит удивляться тому, что ламии, не будучи самым опасными из порождений Зла, являются при этом самыми жестокими и совершенно безжалостными убийцами, каких только видело это небо. Они мстят — и никак не могут насытиться этой местью. Поэтому не стоит умножать их злобу сверх необходимого. Надо убить — убей, но и только. Поэтому ламии, кстати, не боятся смерти, но вот угроза пыток для них по-настоящему страшна. Они, в отличие от нас, людей, не смогут ускользнуть от боли в посмертие.
— И что нам это даёт? — вопрос прозвучал настолько по-деловому, что Руфус усмехнулся.
— Многое. Скажем, одними лишь угрозами пыток от ламии можно получить кое-какую информацию. Именно это нам и надо.
— Будем её искать?
— Нет, что ты. Она сама нас найдёт… если, как ты понимаешь, в этом болоте есть хоть одна ламия, вошедшая в пору зрелости.
— Но… Руфус, я вынужден заметить, что Орден запрещает переговоры с порождениями Зла.
Печально усмехнувшись, экзорцист похлопал юношу по плечу.
— Ну да, запрещает. А почему?
— Э-э…
— Соображай, соображай!
— Может, потому, что не дело… гм… всяким-разным сельским экзорцистам черпать из столь бездонного колодца знаний? — осторожно высказал предположение дер Торрин.
— Именно, — улыбнулся Гордон. — Так что сегодня нам с тобой придётся нарушить, как минимум, пару энциклик Великого Магистра и пяток заповедей Ордена. Наказанием за содеянное может быть избрано что угодно, начиная от отлучения от Ордена и кончая казнью «с отягощением»[30]. Но… если тебе когда-нибудь станет по-настоящему интересно, и ты попытаешься выяснить, как часто подобные меры предпринимались в отношении тех, кто нарушил запрет на заключение соглашений с порождениями Зла, ты будешь весьма удивлён.
— Редко? — высказал смелую догадку Ник.
— Не то слово. За всю историю Ордена подобные случаи можно пересчитать по пальцам, и двух рук вполне хватит. Просто это не слишком афишируется.
— Но почему?
— Это очевидно. Ордену, безусловно, очень нужны верные и послушные его воле служители. Но столь же нужны люди ищущие и готовые пойти на риск ради расширения границ познания. Просто первые остаются рядовыми воинами, а вторые… если не сложат голову во время тех изысканий, вполне могут достичь немалых высот.
Тропа исчезла окончательно, поглощённая медленно, но верно наступающим болотом. Пожалуй, ещё год-два, и заставу придётся переносить ближе к опушке. Теперь ноги путников ступали по гати, поначалу выложенной явно недавно, а через сотню шагов — уже старой, собранной местами из массивных, покрытых мхом брёвен, неведомо в какое время доставленных сюда, местами из связок хвороста. Связки раскисли, удерживающие их веревки подгнили и готовы были расползтись в любой миг. Идти было трудно, ноги скользили, норовя отправить своего владельца в подёрнутую ряской дурнопахнущую жижу.
Увы, почти все монолиты располагались в местах, не слишком пригодных для регулярного посещения. Несколько раз Орден предпринимал попытки помочь тем, кого судьба, долг, честь или жадность зовёт отправиться в неведомые края. Вывезти монолиты в город или посёлок было попросту невозможно, они составляли единое целое со скалами, прячущимися в глубине болот, песков или — были такие на дальнем севере — нетающих льдов. Пробовали проложить к монолиту добрую дорогу, мощёную камнем или укреплённую магией, построить лагерь, поселить там стражу… да и тот же трактир, на пороге чужих Слоёв, представлялся нелишним. Но стоило кому-то из людей обосноваться в непосредственной близости от монолита, и волшебство странного камня исчезало. И более не возвращалось. После полудесятка подобных провалов Орден решил, что монолиты слишком уж ценны, чтобы продолжать рискованные эксперименты.
Что интересно — на всяких там порождений Зла эти правила не распространялись. Действующие монолиты притягивали к себе тварей, словно мух — блюдечко со сладким сиропом. Правда, эти создания не торчали столбами прямо у монолита, но те, кто слишком долго стояли у путеводного камня, ожидая откровения свыше, как правило, дожидались. И отнюдь не откровения.
В общем, путь к камню служители Ордена старались поддерживать в более или менее приемлемом состоянии, но этим дело и ограничивалось.
— Не знаю, как ламии, а эти кровососы меня сведут в могилу, — прошипел Ник, пытаясь веткой отмахнуться от тучи мошки, считавшей забредших в болото странников законной добычей. Ветка помогала плохо.
Юноша из богатой семьи, с детства великолепно сидевший в седле и способный в долю мгновения оценить достоинства и недостатки дорогой кареты, он абсолютно не умел ходить по дороге, не вымощенной камнем или, на худой конец, не утоптанной до почти каменного состояния ногами путников, тележными колёсами и магией служителей Ордена, денно и нощно проявляющих похвальную заботу о благоустроенности суоннских трактов. Вот и гать, доставлявшая Руфусу лишь известное беспокойство, для его молодого спутника превратилась в настоящую пытку. Уже пару раз потеряв равновесие и соскользнув с неустойчивых, но относительно надёжных бревен, Ник набрал полные сапоги воды. Противное хлюпанье свидетельствовало о том, что к мокрым ногам наверняка в ближайшем будущем добавятся и весьма неприятные мозоли. А попытки вести безнадёжную битву с мошкарой приводили к ещё большим проблемам в
