За точкой невозврата. Вечер Победы - Александр Борисович Михайловский
1 октября 2019 года, вечер. Российская Федерация, полевой лагерь ЧВК «Африка» у Донецких Врат
Фрау Люси Роммель (в девичестве Моллен), честная жена и мать, а также добрая католичка
Когда началась эта вторая Великая война, Эрвин, оставив преподавание в Терезианской военной академии[10], сначала стал комендантом ставки фюрера, а потом участвовал в скоротечной французской кампании, после которой его назначили командовать экспедиционным Африканским корпусом, и это затянулось почти на два года. Мы же с Манфредом сидели на нашей вилле, и никому не было до нас дела. Правда, мой муж пару раз приезжал в отпуск повидаться. Первый раз это случилось после польской кампании, и второй раз – после победы во Франции. Тогда он был очень доволен своим положением, энергичен и бодр. Я была рада, что у него все хорошо сложилось по части карьеры, и он оказался на своем месте, где его любят и ценят. Но потом он уезжал, и снова тянулись эти однообразные дни…
И так продолжалась два года, до тех самых пор, пока где-то в глубине России не открылись эти ужасные Врата Ада. Выскочившие из них «марсиане» принялись пожирать германские войска с таким нечеловеческим аппетитом, как будто всю жизнь только о том и мечтали. От этого известия над Германией распростерлись крылья ужаса, доселе победоносные войска дивизия за дивизией, корпус за корпусом уходили в этот Мальстрем смерти, а обратно вылетали только кровавые обрубки. Я ужасно боялась, что армию Эрвина снимут с Африканского фронта и пошлют против ужасающих «марсиан», но, к моему величайшему облегчению, этого не случилось.
Однако это было слабое утешение, потому что положение Германии ухудшалось буквально день ото дня. Большевики перенимали у своих учителей науку побеждать, и, как говорили знакомые моего мужа по Терезианской академии, уже в самом скором времени было очень сложно отличить, где «марсиане», а где их лучшие ученики. Каждый удар отсекал от вермахта гигантские куски, фронт двигался на запад рывками, бывало, за один раз проглатывая целые страны. И вот они проглотили Венгрию, устроив там военный переворот, и передовые части большевиков и «марсиан» остановились передохнуть всего в сорока километрах от нашего дома.
Мы с Манфредом приготовились было бежать в Ульм, где нам принадлежал небольшой дом, но тут «марсиане» вдребезги разбомбили виллу фюрера «Бергхоф», убив Адольфа Гитлера вместе со всеми приближенными – и это был шок. Ну а потом как-то неожиданно война закончилась… Следом же началось нечто и вовсе удивительное: Германия признала свое поражение, согласилась стать частью Советской России, а ее за это не стали ни унижать, ни урезать в территориях. Это была какая-то непонятная капитуляция… Оккупированные вермахтом территории передавались большевикам по описи, будто проданное по дешевке имущество, после чего войска, которым повезло не участвовать в войне на Восточном фронте, попросту подвергались демобилизации.
Но самая удивительная метаморфоза произошла с танковой армией «Африка», которой командовал мой муж. Будто опытный фокусник-престидижитатор накинул на нее свой платок, сказал заклинание – и произошло невозможное: бывшее итало-германское союзное соединение вдруг превратилось в частную военную корпорацию, в которой мой муж одновременно является главным акционером и главным стратегом. А единственным нанимателем этой корпорации оказался Кремлевский Горец – довольный, как ребенок, которому подарили большую красивую игрушку. Подумать только: мой Эрвин – кондотьер Сталина!
Нет, решила я, чтобы выдумать такой ход, нужно изощренное мышление, совсем не свойственное нашим местным людям, в основном грубым и прямолинейным. «Марсиане», и только они, годились на роль авторов этой хитрой комбинации, ведь, будучи частным лицом, Эрвин мог продолжать свою прежнюю войну с англичанами, угощая тех пинками и затрещинами, а господин Сталин при этом оставался в стороне и мог участливо осведомляться у Британского Борова, не слишком ли сильно того бьют.
Чуть позже, уже из Каира, Эрвин прислал мне письмо, в котором подтвердил все мои догадки. Его и в самом деле наняли делать англичанам больно, очень больно, и очень-очень больно. Потеря Суэцкого канала, кстати, проходила по самой высокой категории. Еще Эрвин написал мне о своих сожалениях, о том, что сейчас и в самом деле не семнадцатый век: распродал бы он тогда пленных англичан на Каирском базаре оптом и в розницу, ибо лучшей судьбы они просто не заслуживают. Он у меня такой, хозяйственный, и в любое дело своей корпорации вникает лично.
Тем временем в Германии началась так называемая «денацификация», но нашей семьи она не коснулась, ибо Эрвин, как добрый католик, никогда не делил своих сослуживцев и просто случайных людей на эллинов и иудеев. А в остальном жизнь относительно прошлых времен почти не изменилась… только фюрером Германии теперь работал Кремлевский Горец.
С тех пор, как Эрвин стал кондотьером Сталина, я все ждала каких-то перемен в своей собственной жизни. Но ничего особо не менялось. С некоторых пор меня стало преследовать чувство, что о нас словно бы забыли. В то время, как в мире происходило что-то невероятное, удивительное и невозможное, мы продолжали существовать почти так же, как и до этого всего. У нас было все: стабильность, безопасность, обеспеченность. Казалось бы – живи и радуйся. Но какая-то досада зрела в моей душе… Мне хотелось, чтобы Эрвин приехал к нам – рассказать о своей жизни и повидаться с сыном, а еще лучше было бы самой отправиться туда, где он творил свои чудеса, чтобы взглянуть на них хотя бы одним глазком. Я очень хотела увидеть покровительствующих моему мужу «марсиан» – и неважно, что они оказались всего лишь обычными русскими, хоть и из двадцать первого века.
Я, конечно, читала наши немецкие газеты, чтобы быть в курсе событий, но не могла заниматься этим долго – голова буквально шла кругом. И тогда я выходила в сад подышать свежим воздухом или садилась за вязание. Но это уже не приносило мне спокойствия, как раньше. Молитва тоже плохо помогала.
Радовало то, что Манфред рос покладистым и спокойным мальчиком. Он хорошо учился, много читал, увлекался моделированием, много времени посвящал спорту. И я не уставала благодарить Господа за то, что у меня такой хороший сын. Кроме того, он становился все больше похожим на отца… И мне было горько оттого, что отца своего он практически не видит.
Когда Эрвин прислал свое первое письмо (уже в качестве хозяина частной военной корпорации), в ответном послании я решилась спросить у него, нельзя ли и нам с Манфредом нам быть с ним. В следующем письме, отправленном через месяц из порта Тартус, он написал, что еще не
