Хроники Менталиста 2 - Ярослав Чичерин
Я стоял на балконе, и весенний ветер трепал края моего мундира. За спиной — генералы и советники, их лица искажены паникой.
— Ваше Величество, нужно вызывать гвардию! Они разнесут дворец! — граф Орлов, начальник дворцовой стражи, стоял прямо и собранно. Он был единственным, кто сохранял хладнокровие среди всеобщего хаоса.
— Расстрелять бунтовщиков! Приказать артиллерии занять позиции! — генерал Строганов, всегда видевший в насилии единственное решение, брызгал слюной от возбуждения.
— Бежать через тайный ход! Народ обезумел! — министр Василевский дрожал, его глаза метались, как у загнанного зверя.
Но я ощущал странное спокойствие. На моей груди покоился амулет, наполняя меня уверенностью и силой. Уже второй месяц засуха выжигала поля, цены на хлеб взлетели, и кто-то умело направил народный гнев против короны. Мятеж, начавшийся на окраинах, докатился до столицы.
Я видел подстрекателей — их тёмные фигуры скользили между рядами демонстрантов, шептали что-то на ухо самым агрессивным, раздавали бутылки с зажигательной смесью. Наёмники, профессионалы. Кто-то очень хотел, чтобы сегодня пролилась кровь.
Я поднял руку, и толпа, как по команде, затихла. Мой голос, усиленный эфиром, разносился над площадью:
— Народ Империи! Слушайте своего Императора!
Я чувствовал, как эфир течёт от меня к каждому человеку внизу, как тончайшие нити связывают нас воедино. Я видел их мысли, страхи, гнев — и мог управлять ими, как дирижёр огромным оркестром. Каждый ум, каждое сознание было для меня открытой книгой.
Вот женщина с ребёнком на руках — она пришла сюда не по своей воле, её муж и братья грозились выгнать её из дома, если она не поддержит «народный гнев». Вот старик — он помнит ещё правление моего отца, и в душе винит не корону, а неурожай и алчных торговцев. Вот юноша — фанатик, сжимающий в кармане кинжал, готовый броситься на первого гвардейца, что встретится на пути.
И тёмные фигуры заговорщиков — их сознания закрыты, защищены амулетами. Но их мало, слишком мало для такой толпы.
— Вернитесь в свои дома! — моя воля пульсировала в каждом слове, проникая в самые глубины сознания толпы. — Забудьте о бунте! Вспомните о своей верности короне!
С каждым словом толпа всё больше успокаивалась. Лица разглаживались, взгляды становились отсутствующими. Подстрекатели метались среди людей, пытаясь вернуть контроль, но было поздно. Моя воля, усиленная мощью амулета, затопила площадь.
— Идите к складам за рекой! — продолжал я, чувствуя, как амулет раскаляется на груди. — Там вас ждут повозки с зерном из императорских запасов! Каждая семья получит достаточно, чтобы продержаться до следующего урожая!
Я не лгал — приказ о раздаче зерна был отдан ещё утром, но подстрекатели мятежа успели раньше, чем вести об императорской милости.
Люди медленно начали расходиться. Враждебность растворялась, уступая место смущению и даже стыду. Толпа редела, а тёмные фигуры заговорщиков отступали в тень, понимая, что план провалился.
Я купался в этой власти, наслаждаясь контролем над тысячами умов одновременно. Никогда ещё я не использовал амулет с такой силой, с таким размахом. Это было опьяняюще.
Но что-то было не так. С каждым мгновением я ощущал, как моё собственное «я» тускнеет, размывается. Словно амулет высасывал меня изнутри, заменяя чем-то древним и чуждым. Я чувствовал, как внутри разрастается нечто коллективное — разумы предков, веками копившиеся в амулете, проникали в меня, нашёптывая советы, приказы, требования.
«Казни заговорщиков!» — шипел один голос. «Сровняй с землёй деревни, откуда пришли бунтовщики!» — вторил другой. «Накажи каждого десятого для острастки остальным!» — настаивал третий.
Моё лицо в отражении оконного стекла медленно менялось, приобретая черты давно умерших предков. Я видел в нём то жестокость отца, то холодный расчёт деда, то властность прадеда. Моё тело оставалось прежним, но внутри словно поселилось древнее многоголовое существо, требующее крови и власти.
Амулет пылал на груди, выжигая плоть. Я чувствовал, как тонкие линии ожогов расползаются от него по коже, как из носа сочится тёплая струйка крови. Это была плата — каждое использование силы забирало частицу моей жизни, моей личности.
— Их нужно наказать… — прошептал я, уже не понимая, чьими словами говорю — своими или кого-то из предков. — Жестоко наказать…
— Макс! — голос Гаррета вырвал меня из транса. Его рука крепко сжала моё плечо. — Выбирайся оттуда! Немедленно!
С усилием я вырвался из воспоминания, тяжело дыша. Мы снова оказались в странном зале-галерее, где воспоминания текли вокруг нас, словно реки времени. Мои колени подогнулись, и если бы не поддержка Гаррета, я бы рухнул на пол.
— Что… что это было? — прохрипел я, всё ещё ощущая вкус чужой власти на губах и медный привкус крови во рту.
— Император Николай Четвертый, твой прадед. Он подавил восстание в северных провинциях, не пролив ни капли крови, — ответил Гаррет. — Но с тех пор серьезно подорвал свое здоровье.
Я посмотрел на него с удивлением:
— Ты знал об этом? О истинной силе амулета?
Гаррет покачал головой:
— Только слухи. Легенды. Я всегда считал его просто мощным усилителем ментальных способностей, реликвией, передаваемой по наследству. Но это… — он обвёл рукой пространство вокруг нас, — … нечто большее. Гораздо большее.
Мы продолжили движение вдоль стены воспоминаний, стараясь не задерживаться надолго ни в одном из них. Я видел, как мои предки использовали амулет: кто-то — во благо, защищая страну от врагов, кто-то — ради личной выгоды и власти. И с каждым разом я замечал одну и ту же закономерность: амулет давал силу, но взамен медленно стирал личность носителя.
— Он… поглощает их? — тихо спросил я Гаррета.
— Скорее, растворяет в себе, — ответил наставник. — Каждый Белозерский в конце концов становится частью коллективного сознания амулета. Это и дар, и проклятие вашего рода.
Чем дальше мы продвигались, тем более знакомыми становились лица в воспоминаниях. Я узнавал черты, которые видел в зеркале — те же скулы, тот же разрез глаз, тот же упрямый подбородок. Мы приближались к последним владельцам амулета.
И вдруг я увидел его — высокого мужчину с благородными чертами лица и властным, но усталым взглядом. Он показался мне странно знакомым, хотя я точно никогда его не встречал. Его черты отзывались чем-то глубинным, словно
