Бремя власти III - Иван Ладыгин
Страх оказался сильнее денег, обещаний и ненависти к Меньшиковым. Страх перед этим генералом, чья жестокость граничила с демонической. Родственники пленных, которых тот держал как заложников, предпочли купить их жизни предательством. И теперь их дружины, вместо того чтобы ударить в спину имперцам, рубили спины республиканцам.
— Трусы! — выкрикнула София, и в ее голосе звенели слезы бессильной ярости. — Жалкие, ничтожные трусы! Как они посмели⁈
Луначарский не повернул головы. Его тонкие пальцы сжимали набалдашник трости с серебряной буквой «R».
— Сила страха, княжна, — произнес он ледяным тоном, — часто превосходит силу убеждения или жадности. Особенно когда ее демонстрируют столь… наглядно. «Брусилов» мастерски сыграл на инстинкте самосохранения стадных животных.
В этот момент по узкой лестнице башни взбежал молодой офицер, лицо его было искажено ужасом. Он едва успел отдать честь, задыхаясь:
— Господин Председатель! Князь! С востока! Со стороны болот… Радарные маги фиксируют… невероятный выброс энергии! Летит прямо на город! Это… это похоже на боевое заклинание стратегического уровня! Массивный энергетический сгусток — огненный… птица какая-то! Скорость запредельная!
София почувствовала, как земля уходит из-под ног. Стратегический уровень? Это означало уничтожение кварталов. Уничтожение Кремля.
Луначарский лишь слегка кивнул, будто ему доложили о доставке бумаг. Его лицо оставалось маской спокойствия.
— Феникс Разрушения, — констатировал он сухо. — Работа спаянной команды огневиков и очень талантливого мастера. Предсказуемо. «Брусилов» решил ударить еще одним отрядом нам в тыл. — Он сделал шаг к лестнице. — Мне стоит спуститься в командный пункт. Нужно попытаться перенаправить или ослабить удар. Каждая секунда на вес…
— Всё пропало! — вдруг завопил князь Верейский, хватая Луначарского за рукав. Его глаза были безумными, слюна брызгала с губ. — Слышишь⁈ Всё! Город пал! Союзники предали! Эта… эта огненная смерть летит прямо на нас! Нас сожгут заживо! Мы проиграли!
Луначарский остановился. Он медленно, с невероятным презрением, посмотрел на трясущегося князя. Его голос прозвучал тихо, но с режущей ледяной остротой:
— Тогда, князь, сделайте хоть это достойно. Умрите, как мужчина. А не как перепуганная дворняга.
София вздрогнула. Гнев, смешанный с диким страхом, хлынул в нее волной. Она резко шагнула между отцом и идеологом, ее голос, хоть и дрожал, но резал воздух:
— Арсений Витальевич! Наши шансы⁈ Есть ли хоть один шанс на победу⁈
Луначарский на мгновение задержал на ней взгляд. В его зеленых глазах, за стеклами пенсне, мелькнуло что-то вроде усталости и раздражения.
— Война, княжна София, — ответил он, уже спускаясь по ступеням, — это не шахматы. Это трагедия, где ходы судьбы непредсказуемы. Шансы меняются каждую секунду. Единственное, что от нас зависит — делать то, что должно. До конца. Пойдете со мной?
София бросила взгляд на отца. Унижение и животный страх на его лице лишили ее последних иллюзий. Она кивнула Луначарскому, резко, почти по-солдатски.
— Иду.
Она ринулась вслед за ним по лестнице, не оглядываясь. Через мгновение до них донесся всхлип и тяжелые, шаркающие шаги князя Верейского, последовавшего за дочерью жалкой тенью себя прежнего.
Они выскочили на кремлевскую площадь как раз в тот момент, когда небо на западе вспыхнуло. Не просто заалело — оно разорвалось. Гигантская птица из чистого пламени и сжимающейся материи, ревущая тысячей глоток, пронеслась над последними домами Замоскворечья. Воздух вокруг нее плавился, каменные стены домов, попадавших в зону ее чудовищного жара, мгновенно текли, как воск, обрушиваясь с грохотом. Феникс не снижал скорости. Он летел прямо на Кремлевскую стену, к ним.
София зажмурилась, подняв руку, не в силах отвести взгляд от этого летящего Апокалипсиса. Страх ледяной иглой вонзился ей в сердце. Но сильнее страха была ярость. Ярость бессилия. Ярость от того, что ее месть — месть за позор, за унижение на балу, за торжество Меньшиковой и этого ничтожного императора-марионетку — рассыпалась, не успев свершиться. Она не увидит их падения. Не насладится их горем. Адское пламя Феникса, пожиравшее Москву, стремилось пожрать и ее будущее.
* * *
Дым. Его вкус прилип к языку, едкий, сладковато-тошнотворный — запах горелого камня, дерева и… плоти. Николай Соболев стоял на Исаакиевской площади, в самом сердце ада, и старался не дышать ртом. Его искусственные легкие в теле доппельгангера работали исправно, но каждая молекула этого воздуха казалась отравленной.
Вокруг бушевал кошмар. Небо над Петербургом было изодрано багровой раной портала, из которой изливались тени — скользкие пожиратели душ с щупальцами вместо рук, кричащие гуманоиды с клыками и когтями, парящие твари, роняющие капли кислоты. Здания плавились под лучами искаженной энергии, исходящей от портала. Улицы были завалены обломками, усеяны трупами в гражданской и военной форме. И всюду выстреливали крики. Крики ужаса, боли и ярости умирающих.
Это был его город. Город его детства. Город, где погибли его отец, мать, брат. От рук таких же тварей из Бездны. И сейчас он горел, корчась в агонии.
Рядом, невозмутимый, как скала, стоял Юрий Рябоволов. Его деревянно-механический протез тихо щелкал, когда он жестом направлял потоки магии. Мощные кристаллические щиты, сплетенные десятком магов Тайного Отдела и элитных охотников, дрожали под ударами демонических атак, но держались, прикрывая островок порядка на площади. За этими щитами толпились перепуганные горожане — те, кого успели эвакуировать из горящих кварталов. Раненых перевязывали на ходу. Дети плакали.
— Держать строй! — крикнул Рябоволов, его голос, усиленный магией, резал грохот битвы. — Фланги, сомкнуть ряды! Маги огня — залп по скоплению у Большого театра!
Николай не напросился в эту мясорубку. Он потребовал. Сидеть во дворце, пока его народ гибнет? Пока его город пожирают? Нет уж… Увольте! После смерти отца, матери и Бориса… он понял: истинный государь не прячется за стенами, когда его земля стонет. Он разделяет ее участь. Пусть даже он — лишь призрак в искусственном теле, лишь тень настоящего правителя. Но эта тень будет стоять здесь насмерть!
Рябоволов не стал с ним препираться. Его синие глаза тогда лишь оценивающе скользнули по Николаю и он сказал: «Хорошо. Но даже шага в сторону от меня не делать. И во всем слушаться».
Николай тогда просто кивнул. А сейчас он стоял, стараясь выпрямиться во весь рост, подражая той царственной осанке, что видел у отца на портретах. Его доппельгангеровское лицо было бледным, но решительным. Он ловил на себе взгляды солдат, ополченцев, охотников — взгляды, полные страха, отчаяния, но и… надежды! Они видели Императора. Среди них. В этом аду.
«Государь
