Фантастика 2025-51 - Антон Лагутин
Как выяснилось, о еде тоже.
— А гречки у вас не бывает, да?
— Соба? — удивилась Томоко. — Так вот же она.
Я разглядывал странного цвета лапшу, пытаясь понять, как сказанный ответ связан с заданным вопросом.
— Нет, Томоко-тян, не лапша, а гречка. Мелкая крупа коричневого цвета, ее варят с солью, потом кладут туда масло.
— Что такое «крупа»? — поинтересовалась девушка.
Кажется, я слегка махнул с ее происхождением от великанов-земледельцев.
— Кощеев-кун, — пришел на помощь Изаму, — то, что ты назвал, у нас едят только в таком виде.
Кому пришло в голову перемолоть гречку в муку и слепить из этого квадратные макароны, я решил не выяснять, но мысленно записал этому бака-хентай огроменный минус в карму.
— А вообще что на обед?
Изаму устроил мне краткую экскурсию по подносу, уложившись в тридцать секунд. Соба — гречневая лапша, вызвавшая во мне бурю возмущения. Карааге — обжаренная в крахмале курица небольшими кусочками, ее маринуют в какой-то особой смеси. Скромная миска овощного салата. Стакан чая, какая-то сладкая булка. И тарелочка бульона. Призрак бабушкиного борща вознесся над столом, образовавшись прямо из облачка пара от горячей еды. В бульоне грустно плавала какая-то зеленая субстанция. На борщ похоже не было. Цвет поражал воображение, заняв среднюю позицию между оттенком жидкого черного кофе и отблеском лужицы на асфальте.
— Суп с чем?..
Одноклассник объяснил еще раз.
Я мысленно застонал. С водорослями. Без мяса. Из забродивших бобов, поросших грибами.
Кажись, мне пи… не очень хорошо здесь придется, потому что умру я не от жары, а от голода. Резко захотелось домой, к бабулиным пельменям, маминым пирожкам, фирменным тетиным котлетам и прочим разносолам, которыми щедро баловали меня женщины в моей семье.
Как следовало из моей горестной мысли, готовить я умел никак, а лежащего передо мной обеда хватит на один зуб. Есть приходилось много: мое тело по сути было магическим конструктом и требовало просто дохрена энергии. Вчера я перехватил горсть каких-то рисовых колобков, купленных чуть ли не в автомате за углом. А утром я разнервничался и поесть забыл, к тому же ни одного колобка в сумке не завалялось.
Обед исчез подозрительно быстро. На вкус терпимо.
— Кощеев-кун, а ты не хочешь глянуть на пару клубов? Они даже во время обеда продолжают заниматься.
— Можно просто Константин. Спасибо, Изаму-кун, я бы взглянул, раз обед всё.
— Кстати, я знаю, как решить твою проблему с едой. Единственное — придется подождать до завтра. Доживи уж как-нибудь.
Клуб лингвистики для иностранцев при первом рассмотрении смахивал на секту, в которой впаривают гербалайф. Сэнсэй стоял на подиуме, вытянув позвоночник как стрелу, анфас к аудитории и рисовал что-то рукой в воздухе, а ученики сидели перед ним на татами и смотрели на него завороженно, напоминая кроликов, отслеживающих каждое движение опытного удава. По всей периферии татами в страшном беспорядке были разбросаны дощечки, испещренные скандинавскими рунами. «Главное в рунистике — это никогда не вырезать знаки железным инструментом», — вспомнил я. Кажется, руны от этого или вообще не функционировали, или работали не в ту сторону, поскольку обижались.
Сэнсэй не произносил ни слова, но иногда кто-то из учеников хватал блокнот, записывал что-то на первой попавшейся странице и снова концентрировался на размахивании учительской конечностью. Что здесь происходило — оставалось загадкой. Кажется, в эту секту идти не надо.
По соседству через две стены сидел клуб ораторского искусства и современной музыки. Именно так мне его описали, в результате чего я захотел посмотреть, как одно совмещается с другим, а главное — зачем. О да, это стоило внимания. Куратор клуба был очень занят чтением буддийских мантр вслух и, судя по секундомеру в руке старшего ученика, разогнался уже где-то до пяти слов в секунду. Как только он делал заметную паузу для вдоха, весь клуб забывал японскую национальную сдержанность и буквально взрывался восторженными воплями и аплодисментами. Шумно здесь было, как на небольшом концерте.
— Изаму-кун, а, собственно, нахрена?
— Да всё просто. Это, по сути, демонстрация дуэльного искусства оммедзи. Ты еще их чемпионаты не видел. В последний раз эти ребята выступали на культурном фестивале и устроили рэп-баттлы заклинаний. Поставили очередные незарегистрированные мировые рекорды и разбросали кучищу бумажных печатей, которую забыли убрать, потому что пошли праздновать в ближайшую цукеменную. Там, к слову, выпили всё чили-масло прям из бутылочек, продолжили баттл, побили еще один рекорд и только потом угомонились.
Напоминание о еде прозвучало грустно. Я предпочел бы более физическое воплощение, посему этот клуб тоже забраковал. Изаму хитро на меня глянул, но ничего не сказал. Кстати, выглядит он жилистым. Наверняка тоже ест как медведь и по-любому знает место, где можно поужинать по-человечески. Все-таки я слишком русский — вот, уже медведей поминать начал. Котлеты из них ничего такие, кстати.
На уроке математики не произошло ничего, что стоило бы внимания. К счастью, цифры и математические обозначения умеют обходиться без иероглифов. Линейка пролежала в сумке до конца занятия, а я исполнился мысли, что не так уж и туп. Под занавес случилась современная литература, и я небезосновательно ожидал, что мне придет пипец. Все до единой прочитанные мной книги были русскоязычными изначально или хотя бы переведенными на мой родной язык. Я ни разу в жизни не удосужился осилить ни единой даже самой коротенькой истории, которая не была бы переложена или адаптирована. «Говорил мне дедуля: читай, Костя, побольше, — бухтел я на себя, спасая самооценку. — Читай, блин, а не упрощай задачи. Нет, надо ж было обязательно выпендриться, что басурманский не интересует. Скажи еще кому-нибудь, что английский до сих пор не выучил. Поржут, обзовут, что я бака». К счастью, преподавателя больше интересовали синие занавески в трудах кого-то из современных писателей. Кажется, мое появление в классе для учителя вообще осталось незамеченным, поскольку я не был ни синим, ни занавеской.
После уроков, ощущая порядочную вымотанность, я направлялся к воротам в компании молодого инугами.
— Изаму-кун, а я заметил, что парень за соседней партой за все пять уроков ни слова не произнес, его ни разу не спросили, как будто его и нет вовсе.
— А, эта мышь некормленая? Ханаваро Кавагути.
