Фантастика 2025-51 - Антон Лагутин
— Они вернулись, все вместе, — шмыгнула носом Юджиния, понурившись. Совсем как ребёнок, а не взрослая уже почти девица. Впрочем, ребёнком она и была. Если маленькая девочка усердно учится или много трудится, взрослей это её не делает, как не сделало проницательной взрослой женщиной Конни Гибсон. А дети… дети беззащитны перед злом. — У Кеннета голова кружилась, его нёс Джул. А потом… потом он заснул. Чарли сказал, что на Гарден-стрит была девочка, что она им улыбнулась и кинула яблоко. Кеннет… Кеннет поймал яблоко, он же повыше, и руки у него больше, и… — бормотание у Юджи стало совсем неразборчивым, и я погладила её по голове, успокаивая.
— А что с тем яблоком? — спросила я, уже положив пальцы на ручку двери, за которой слышались голоса… и тут дверь распахнулась.
— Ничего, — произнёс Клэр устало. В скромном уличном костюме скучного тёмно-серого цвета, он выглядел более бледным и худым, чем обычно; уголки губ у него опустились, а между бровей залегла складка, заставляя выглядеть старше. — Никакого яблока не было. Я смотрел за ними почти всё время и заметил бы, если б Кен что-то съел. Да и доктор Хэмптон говорит, что на отравление не похоже… Это всего лишь сон. Очень глубокий сон.
В глубине комнаты стояла кровать; рядом с ней сидел на стуле доктор Хэмптон и как раз проверял у мальчика пульс. Окна были закрыты, нет, закупорены даже, и воздух казался спёртым, а свет — электрическая лампа — точно мерцал.
Кеннет Андервуд-Черри лежал на кровати, белый, как полотно; рыжеватые его волосы сейчас напоминали тёмную медь, тусклый металл, а губы были бескровными.
Вокруг него дрожала… пожалуй, темнота? Да. Темнота.
Наверное, это было дурно и грубо, но выслушивать Клэра я не стала — оттолкнула его с дороги и прошла в комнату.
Кажется, сказала: «Присматривайте за Юджинией».
Кажется, попросила: «Откройте окно, душно».
Не знаю; возможно, просто подумала.
…а потом я присела на постель Кеннета, взяла его за руку — и провалилась в сон, как в чёрную бездну.
Ни движения, ни смысла, ни мысли — только темнота.
Густая и вязкая, как смола; пачкающая, как чернила.
Меня словно бы не существует вовсе. Ни осознания себя, ни воспоминаний, ни желаний…
Я плыву, медленно растворяясь в темноте.
Пожалуй, это даже хорошо…
«Нет. Плохо».
Мысль возникает внезапно; она саднит, тревожит — и словно не принадлежит мне. Голос похож, но не мой; интонации тоже.
Из темноты начинает проступать силуэт, профиль. Его окружает сияние, но дробное, точно тусклый диск — солнечный ли, лунный ли — разбит на осколки.
— Как же больно чувствовать себя беспомощной! — звучит тот же голос, но яснее, ближе. Теперь уже не перепутать его с собственными мыслями. — Как больно опаздывать… Но ещё больнее уйти и не сказать слов, которые должны быть сказаны. Не дожить!
Говорит Эвани Тайлер — сейчас я понимаю это совершенно отчётливо, но вижу лишь тусклый абрис. Воспоминания расцветают внутри меня, как огненные цветы, как пожар — неудержимая и яростная стихия.
Эвани здесь; мне хочется поговорить с ней о многом, но получается только вымолвить:
— Прости… Я не успела, я…
— Это я поспешила, — говорит она и будто бы улыбается. — Как ты только что. Но сейчас хотя бы можно ещё всё исправить.
Она поднимает руку, для того, кажется, чтобы дотянуться, обнять… но в следующую минуту отталкивает меня, резко и сильно, не оставляя места для сомнений и колебаний.
В этот момент я вижу её очень чётко.
Эвани плачет.
Плачет — но и улыбается в то же время.
А я проваливаюсь сквозь темноту, вспоминая и осознавая всё больше, пока не понимаю, что нужно сделать. Крепко зажмуриваюсь; мысленно нащупываю путь, вернее, представляю цель — найти Кеннета, пока не поздно… А когда открываю глаза снова, то уже никуда не падаю.
Тьма чуть рассеялась. Теперь это просто зыбкая летняя ночь, словно бы где-то за городом. Горизонт не то ещё не погас до конца, не то начал уже разгораться, и позади меня — бесконечное море серебристой травы, чуть колеблющейся на ветру, над головой — звёздное небо, а впереди — тёмный лес.
Там, в лесу, на седых мхах под деревьями лежат крошки, леденцы и бусины. Они мягко сияют, точно источая лунный свет — длинная-длинная цепочка огоньков, уходящая глубоко в чащу.
Я точно знаю, что это ловушка; но Кеннет где-то там, а значит, нужно идти.
Неудобные юбки превращаются в охотничий костюм, как на картине в зелёной гостиной; туфли на каблуках — в мягкие сапоги. На поясе у меня сумка, а в сумке — отцовский револьвер.
Не настоящий, разумеется.
Но так спокойнее.
Я взвожу курок — и ступаю под сень деревьев.
Лес тёмен, велик и страшен. Он смердит глубоким подземельем, сырым склепом, куда не проникает ни единого солнечного луча, смертью, тленом и забвением… Так его видит тот, кто здесь чужак — и враг.
Иду — и представляю, каким мог быть лес на самом деле.
Сейчас; тысячу лет назад.
В настоящем, живом лесу никогда не бывает такой тишины. Там шумит ветер в кронах и перекликаются птицы, журчат в оврагах ручьи, иногда слышно тявканье лисицы или писк мыши. Летней ночью воздух пьянит; он полон ароматом цветов — таволга, ромашка, луговая герань, мышиный горошек, дербенник и ещё многие-многие, чьих названий я даже не знаю. Запах и медовый, и терпкий, с щекочущей нос пыльцой… Уже поспевает земляника, а ежевичник в россыпи мелких зелёных ягод, которые дозреют лишь к осени. От низин пахнет мхом и крапивой, от взгорков — полынью, и горько, и свежо. Издали тянет дымом. Где-то горят костры, я знаю, и искры взмывают в иссиня-чёрное небо, и звучат голоса, и дудочка поёт, и гудят струны, и гулко, упруго откликаются на удар ладонью барабаны, обтянутые кожей…
Но то в настоящем лесу, а этот мёртв и тих.
Насколько спокойней и проще было бы идти здесь вместе с кем-то, кто прикроет спину и сумеет защитить… Я вспоминаю о Лайзо — и меня бросает в жар, а следом тут же в холод, и колени ослабевают.
Опасно.
Отчего-то кажется, что звать его ни за что нельзя; если позову — случится что-то плохое.
Вместо этого я представляю, что бок о бок со мной идёт леди Милдред. У неё ясный взгляд путешественницы, и её не пугает ни чаща, ни отсутствие тропинки, спина прямая, а шаг
