Фантастика 2025-51 - Антон Лагутин
В конце концов, это ведь просто сон.
– Вот ведь упрямый мальчишка, – вздыхает графиня Валтер. Веер плавно распахивается, затем складывается со щелчком. – Я даже не прошу уже рассказать, что у тебя на сердце. Но попробуй, будь так любезен, говорить, что у тебя на уме. Хотя бы иногда. Хотя бы тем, кто тебя любит.
Голос ворчливый, скрипучий, но не старческий; слова болью отзываются… нет, не в груди, нечему там болеть, конечно, зато голову словно охватывает раскалённый обруч – пока не отвратительная, изматывающая усталость, а только её преддверие, предчувствие.
Похоже, сегодня будет много гостей.
…он не помнит, когда это началось. Кажется, ещё в студенческие годы… или ученические? Рэйвен тогда постоянно мёрз – высокий, нескладный, мосластый мальчишка, которому всегда коротковаты штанины и рукава. Тогда ещё не наследник уважаемого рода – был жив брат, и ему доставалось и внимание, и уважение, и неподъёмный груз отцовских ожиданий; любимчик покойного деда, бельмо в глазу для остальных, любимая мишень для насмешек и спесивых дальних родственников, и таких же нелепых, ненужных своим же семьям мальчишек. Ему было четырнадцать; всем вокруг по шестнадцать, а то и больше. Многое, что происходило тогда, выветрилось потом из головы – и к лучшему… Но зато Идена он запомнил – элегантного и какого-то ослепительно взрослого: прямой взгляд, улыбчивый рот, блейзер, небрежно накинутый на одно плечо и удивительный талант двумя словами и одним взглядом ставить на место даже отъявленных буянов.
Иден, будущий граф Эверсан, обладал месмерическим обаянием и мистической проницательностью; весь кампус был его вотчиной, профессора звали его пить грог в каминный зал, а студиозусы бились за честь войти в свиту. И однажды, седьмого декабря – через три месяца после того, как Рэйвен попал в колледж и успел перессориться почти со всеми – этот некоронованный король вдруг подсел к нему на скамью и сказал:
– Тебя задирают, потому что у тебя взгляд смерти. Конечно, им страшно. Попробуй-ка смотреть мимо них, хотя бы иногда – они перестанут бояться и оставят тебя в покое.
– Я не думаю, что…
– Думаешь, – со вздохом перебил его Иден. – Ты вообще слишком много думаешь. Иногда надо делать паузу и просто жить… А почему бы и не сейчас?
И вот только что они сидели в стылом, оцепеневшем от сквозняков обеденном зале, и внезапно оказались Небеса ведают где – на другом конце колледжа, в угловой башне, в кабинете отбывшего до Сошествия в родной город профессора М., тирана и деспота, с кувшином подогретого вина, для сохранности обёрнутым в студенческую мантию. И камин пылал, а Иден, вытянувшись на куче овечьих шкур перед огнём, вслух зачитывал пассажи из философского трактата, с лёту переводя на аксонский с марсовийского, и смеялся над одним ему понятными нелепицами.
Рэйвен тоже смеялся – впервые лет за десять, кажется, а потом так и уснул в кресле, кое-как подобрав под себя нелепые, нескладные, ненавистные длинные ноги. К утру они страшно затекли, он с трудом сумел встать, бранясь так, что мать, если б услышала, больше не пустила бы его на порог; Идена же это почему-то позабавило, и он сказал: «Славный был день, надо бы повторить в как-нибудь».
И они повторили – правда, в холодной библиотеке колледжа, без вина и камина, сидя в одном, достаточном большом, к счастью, кресле и читая одну и ту же книгу: профессор М. не оставил так просто их дебош у себя в кабинете и велел выучить наизусть «Рассуждения о морали» Экема. Потом это стало традицией: встречаться и проводить за чтением весь день, отдыхая от безумной студенческой жизни и от самих себя. Безусловно разные и нисколько не похожие друг на друга, в одном Иден и Рэйвен сходились: и того, и другого люди утомляли, а книги придавали им сил.
Многое тогда казалось простым – но лишь казалось.
Как выяснилось позже, Иден в то время уже несколько лет был связан с Особой службой; чуть позже к нему присоединился и Рэйвен, поначалу на правах помощника, и их обоих это веселило – сын графа командует сыном маркиза. А распоряжался «осами» профессор М., тот самый сварливый старик, который уже второе десятилетие безуспешно пытался уйти в отставку, но то один заговор, то другой, и не оставишь же страну на молодых идиотов, право слово… На Идена, впрочем, он возлагал особые надежды, чем тот беззастенчиво пользовался – ему действительно многое сходило с рук.
Даже свадьба.
Тот день запомнился какой-то необычайной, почти хрустальной ясностью. Было, конечно же, седьмое число; Иден обещал прийти, как всегда – почитать в соседнем кресле, прихлёбывая глинтвейн, но опоздал и явился лишь к вечеру, взъерошенный и сияющий. И пьяный – даже до своего места не дошёл, то ли опустился, то ли упал на ковёр, привалился плечом к креслу Рэйвена и уставился снизу вверх, прижав шляпу к груди.
– Я влюбился, приятель, это конец, – пробормотал то ли в шутку, то ли всерьёз. И – улыбнулся, зажмурившись. – Её зовут Ноэми, Ноэми Черри, маленькая вишенка… Она меня погубит однажды. Я так счастлив!
Вроде бы обычный любовный вздор, но Рэйвена тогда бросило в дрожь; некстати вспомнилась мистическая проницательность Идена и то, как редко он ошибался.
Профессор М. рвал и метал; на свадьбу он, конечно, не пришёл. Может, и к лучшему, ибо торжество получилось откровенно странным. Леди Милдред сидела с траурным выражением лица, и гости шептались, что она-де не одобряет выбор сына. Невеста, прекрасная, тонкая и нежная до прозрачности, иногда смотрела на пустое место так, словно там стоит кто-то неописуемо страшный, а от самого Рэйвена и вовсе шарахнулась, точно от призрака… Досталось ему и от брата невесты, который смахивал на смазливую девицу, необременённую высокой моралью: он выразительно скривился и пробормотал: «Пугало драное» – достаточно тихо, чтоб соблюсти приличия, и достаточно громко, чтобы его услышали все поблизости. Рэйвен сделал себе мысленную зарубку в памяти – разобраться потом с нахалом.
А потом умер профессор М., и резко стало не до того.
…в библиотеке становится холодно, свет меркнет, страницы книги мгновенно отсыревают – значит, гость на пороге. Высокий, лишь немногим ниже самого Рэйвена, страшно сутулый, со всклокоченными седыми волосами и очками, сдвинутыми на самый кончик длиннющего носа. Сразу и не скажешь, что старик – двигается быстро, плавно, тихо, словно ползёт
