Фантастика 2025-129 - Денис Старый
Мой противник сделал шаг раньше меня. Но и я шагаю… второй шаг, мой соперник может показаться решительным, он не отстает. Но я отчётливо вижу, что взгляд Печкурова — рассеянный, а движения неуверенные. Стреляться с похмелья — быть готовым умереть!
— Бах! — облачко дыма мешало в подробностях рассмотреть, куда именно попала пуля, выпущенная мной.
Но сильный ветер быстро унес облако пороховых газов, и все стало очевидным: Печкуров рухнул на пожухлую траву и не показывал никаких признаков жизни.
— Доктора! — закричал секундант моего обидчика.
Я стоял, будто вкопанный, наблюдал за происходящим с высоко поднятым подбородком. Видел, как доктор проводит манипуляции с зеркалом, констатируя смерть.
— Дуэль состоялась, — замогильным голосом сказал секундант Печкурова.
— Я получил сатисфакцию! — холодно сказал я.
— Вы хладнокровно его убили! — прозвучали наполненные злобой и ненавистью слова секунданта. — Вы могли его и ранить, но… вы выстрелили точно в сердце.
Я не стал отвечать. Считается признаком дурного тона вызывать на дуэль секунданта раненого или убитого оппонента. Хотя, судя по всему, как раз этот дружок негодяя Печкурова, ныне покойного, был замешан в том бесчестном, унизительном, споре, в котором пострадала честь моей невесты.
Мы ехали в гостиницу молча. Мирский посматривал на меня с некоторой опаской. Я не определился: хорошо это или плохо. С одной стороны, я показывал себя как человек хладнокровный, не прощающий обид, с другой стороны — не слишком ли я резко разделался с Печкуровым? Не случится ли рассориться с флотскими?
Нет… Во все времена так было и так будет продолжаться: только показательная сила способна предотвратить нападки. Сейчас те, кто в здравом уме, не станут бросать мне вызов. Ну а подобного уважения, частью основанного на страхе, уже достаточно для моих дел.
— Господин Шабарин, имею честь пригласить вас в офицерское собрание. Ваш отказ может быть принят за оскорбление, — молодой мичман, тот самый, который вчера не хотел пускать человека без морского чина на собрание офицеров, сегодня туда же меня приглашал.
Мичман поджидал меня у гостиницы, и приглашение прозвучало сразу же, едва я спешился. Я возвращался с дуэли верхом, так как любезно уступил свою карету секунданту Печкурова, чтобы тот имел возможность перевезти тело своего приятеля.
— Когда? — решительно спросил я.
— Господа офицеры соберутся через час в том доме, в коем вы вчера устроили скандал, — сухо произнес мичман, старавшийся держать фасон серьезного человека.
— Буду, — сказал я, и не прощаясь с мичманом, направился в гостиницу.
Этого следовало ожидать. Корпоративная этика, как бы сказали в будущем. Но мною всё было сделано в соответствии с негласным кодексом чести. Ну а захотят пожурить, так что ж… Их право. Нужно, так и стреляться стану. Не перебить бы всех офицеров Черноморского флота. С кем тогда плечом к плечу воевать в Крымскую?
Глава 8
Признаться, я больше волновался теперь, когда отправялялся на офицерское собрание, чем когда ехал на дуэль. В голове то и дело крутились мысли: а правильно ли я поступил. Бывают в жизни моменты, когда однозначного ответа: что хорошо, а что плохо — попросту нет. Это как в шахматной партии, когда противник ставит тебе «в вилку»: две важных фигуры стоят под ударом, и приходится лишь выбирать, какую из фигур отдать будет менее болезненно для всей партии.
Зайдя в то самое помещение, где я весьма эффективно почесал свой кулак о зубы ныне покойного Печкурова, я обнаружил не менее полусотни офицеров. Даже несколько опешил. Как-то их было слишком много, и сразу приходило на ум, что столь многолюдное собрание, да ещё и относительно ранним утром, явно неспроста.
— Господин Шабарин, от лица всех офицеров Черноморского флота я выражаю вам нашу признательность, что сочли нужным приехать на наше офицерское собрание. Вы не офицер, потому были не обязаны это делать, — сказал высокий, статный, я бы даже сказал, «породистый» капитан второго ранга.
Несмотря на то, что произнесенные офицером слова были внешне любезными, в них читалось если не презрение, то некая форма неуважения. Связано ли это с тем, что флотские презрительно относятся к тем, кто не служит на море, тем более, что даже и в сухопутной армии я не состою? Или же здесь что-то иное? Решили обвинить меня в преднамеренном убийстве их товарища? Это вполне возможно, так как только подобное собрание и может меня осудить.
Полицмейстер уже приходил, прочитал записки, составленные перед дуэлью, уточнил, как случилась смерть Печкурова, и скоро ушел, получив десять рублей. Так что осудить меня теперь можно только морально. Вместе с тем я не собирался поддаваться и на такой прессинг. Собрались они!..
— Господа, я, несомненно, польщён приглашением на столь достойное собрание. Но чем оно вызвано? — оглядывая присутствующих, спросил я.
В этот момент на лицах многих офицеров появилась недоумение. Они-то понимают, зачем собрались, считают, что и я должен знать это и не задавать уже лишних вопросов. Но мне нужен был их ответ, чтобы понять настроение, а в нём прочитать и намерение, с которым собрались офицеры.
— Мы сочли необходимым встретиться с вами, так как считаем, что вчера вечером вы вели себя неподобающе, когда ворвались в наше собрание, — сказал, под всеобщее безмолвное одобрение, всё тот же капитан второго ранга.
Уже неплохо, если мне хотят предъявить только за вчерашний скандал с мордобоем. Однако я посчитал, что время для извинений не пришло.
— Моё поведение касалось вопросов чести, — решительно сказал я.
— Вы вели себя, как бретер, — последовало обвинение от капитана 2-го ранга. — Вы добивались вызова на дуэль недостойным образом!
А вот это было серьёзнейшим обвинением. По сути, сейчас я мог вызвать на дуэль уже этого человека. Но я не Д’Артаньян, чтобы принимать по нескольку вызовов в день. И дуэли с офицерами не принесут прибытка ни в чем: ни для меня лично, ни для страны. А Печкурова я пристрелил, чтобы ускорить свою свадьбу, которая не могла состояться, пока я не защитил бы честь и достоинство своей будущей жены. Уж коли я из её же уст узнал о той ситуации с Печкуровым, то был вынужден действовать, причем быстро и решительно.
Да, я убил человека! Но со мной не разговаривали бы, не принимали всерьез, если бы я прощал такие обиды. А почему сразу
