Фантастика 20254-131 - Константин Викторович Плешаков

разительно отличаются от западноевропейских рыцарей без страха и упрека. Эти последние являются ходячим воплощением добродетели. Вспомним, что и Роланд, и Зигфрид, и Родриго Диас де Бивар, он же Сид Кам-пеадор, были фактически преданы своими сюзеренами и при этом остались им верными до конца. «Душу мою — Богу, жизнь мою— королю, сердце мое — даме, честь мою — никому». Бог и Король, Прекрасная Дама и Честь — вот краеугольные камни, на которых зиждилось европейское рыцарство. Не будем углубляться в рассуждения о том, что, дескать, рыцарство — это понятие исключительно классовое, что не всякая женщина была для рыцаря Дамой и не во всех жизненных ситуациях закованные в латы мужчины сохраняли верность Богу и королю. Представим, что все идеально. И сопоставим с тем, о чем поется в былинах. Кому служат рыцари и кому — богатыри? Бог для русских удальцов— что-то далекое и непонятное. Да, его боятся, но не более того. Князь? Да, ему служат, он кормит и поит, платит деньги, в конце концов. Но стоит Владимиру Красну Солнышку лишь обмолвиться словом неласковым, посадить героя не на то место за пиршественным столом или обнести его хмельной чарой, а наипаче же совершить какой-либо неблаговидный поступок — и держись, князь-надежа, прячься от гнева богатырского. В порыве буйства витязь может и зашибить ненароком, а уж намять бока всяким там княжим гридням или разрушить государев терем — это ему и вовсе раз плюнуть. Как, поднять руку на сюзерена, его ближних и имущество?! Мыслимо ль такое для европейского героического эпоса? Если и встречаются подобные эпизоды, так тут происки бесовские, не иначе. Стоит изгнать лукавого, и вновь тих и благодушен королевский слуга.

Или, положим, насчет дам. Рыцарь из кожи вон лезет, чтоб заслужить даже не поцелуй, а всего лишь улыбку или взгляд одобрения любимой женщины. А богатыри шастают по Руси вечными бобылями неприкаянными. Вон Добрыня попробовал свить семейное гнездо, женившись на красавице Маринке, и что из этого вышло? Узнав о мнимой кончине любимого супруга, молодая женщина наложила на себя руки. Нет, не дано богатырю испытать нехитрого счастья у тихой гавани. Лучше так, как Алеша Попович, вечным казановой, дамским угодником. Но и тут, куда ни кинь... Когда тем же проторенным другом путем пробует следовать Илья Муромец, из этого ничего хорошего не выходит. Воспользовалась его слабостью злая Сила, подсунула свою ученицу на ночь... И пришлось Илье двадцать лет спустя биться насмерть с собственным сыном. Так что богатыри у Плешакова трагически одиноки. Ни семьи, ни детей им иметь не дано. Их дети — ученики. Да и то не всякий на эту роль сгодится. Сколько искал Святогор тех, кому можно передать заветные знания. Или учитель Добрыни, Никита. А уже у самих Ильи, Добрыни и Алеши нет учеников. «Время богатырей прошло». Эта мысль рефреном проходит через всю тетралогию.

Вот и остается у героев одно. Единственное, но зато какое! «О, светлым светлая и красно украшенная, Земля Русская. И многими красотами удивлена еси». Хранители и обереги Родины— вот кем были богатыри. Не простые мужчины, одевшие грудь и плечи в кольчугу, а в руки взявшие мечи булатные да палицы пудовые. Но подлинные Силачи, мудрые и умеющие видеть насквозь природу и людей. Живущие жизнью своей страны. А жизнь была сложной и противоречивой. В этом плане романы Плешакова принадлежат не только к фэнтезийному, но и к историческому жанру. Здесь как нигде лучше решен вопрос о том, можно ли считать фэнтези вообще и славянское, в частности, исторической фантастикой? В отношении «Богатырских хроник» с уверенностью говорим, что можно. Ибо перед нами в компактном виде проходит большой отрезок древнерусской истории, начиная с фольклорно-сказочных времен и завершая окончательной победой князя Ярослава Владимировича, прозванного Мудрым. Откуда есть пошла земля Русская, и кто в ней первым начал княжить, и откуда появилась русская государственность — вот идейно-тематическое пространство тетралогии. Отметим, что первые государи наши изображены не в пример богатырям. По отношению к ним писатель не испытывает ни малейшего пиетета, рисуя властителей лукавых и бесчестных, горделивых и самовлюбленных.

Итак, богатыри уходят. Но разве может стоять Отечество без своих верных заступников? Уж слишком это безрадостно и безысходно. Довольно и того, что к финалу последней книги из всех героев в живых остается один Добрыня Никитич (вспомним финал великой трилогии Дюма, где из четверки мушкетеров тоже остается один). И потому на заключительных страницах тетралогии рядом со старым богатырем, собравшимся на покой, возникает мальчишеская фигура. Значит, рано жить воспоминаниями, нужно воспитывать себе замену. Кто он, этот неведомый по былинам будущий витязь, которого так же, как и Святогорова ученика, зовут Алешей, а Добрыня нарекает Ершом Ершовичем? Про то один Бог ведает. Но радует то, что богатырскому роду нет переводу. Жизнь продолжается, друзья!

Игорь Черный

Иллюстрации

Рисунки на переплете С.А. Григорьева

Иллюстрации И. Воронина

Юрий Винокуров

Кровь Василиска

Глава 1

Я знал, что умру молодым.

Всегда.

Три точечных удара поразили горло, сердце и печень.

Гильдия убийц решила действовать наверняка. Яд красноцвета на лезвиях клинков, блокирующий магию, свитки высшей невидимости, позволяющие не только становиться невидимым, но и стирающие все запахи, тепло человеческого тела, и даже слепок ауры.

И, разумеется, три ассасиарха.

Они думали, что у меня просто не будет шансов. Наивные.

Я немного сместил тело, чтобы удар, нанесённый в сердце, не был смертельным. Такому нас учили в гильдии.

Также, клинок, которым мне пронзили шею, не нанёс мне мгновенную смертельную рану и не будь у меня поражены сердце и печень, я бы даже смог выжить, благодаря магии, разумеется.

Укол в бок вообще можно было бы проигнорировать, если бы не особая форма лезвия ассасиарха, сделанного в форме волны.

Удар таким клинком обычно, в нужное место, — это смертный приговор, который и так уже был подписан, как только я заикнулся о том, что хочу отойти от дел.

Я усмехнулся про себя.

И на что я только надеялся? Из гильдии нельзя уйти, и в этом я сейчас убедился на собственной шкуре.

Сколько они думали мне там осталось