Фантастика 20254-131 - Константин Викторович Плешаков

Лишь когда мы углубились в откос на сажень, обозначился несомненный завал. Когда мы разгребли землю с краев, обнаружилась скала. Завал аркой уходил в нее. Можно было перевести дух: вход в узилище был найден.

Завал был черен. Он состоял из оплавленных комков того же самого проклятого серебра. Ни щелей, ни тем более створок или скважин в нем не было. От него явственно веяло Силой глубин. Это и был запиравший его ключ.

Алеша попытался просунуть меч меж аркой и стеной — но с тем же успехом можно было ломать серебро пальцами. Он обернулся ко мне и пожал плечами. Нам оставалось только одно: попробовать прорваться Силой.

Однако, что бы мы ни делали, вход оставался наглухо замурован. Правда, не проснулась и Ларна… Тогда мы соединили острия наших мечей и уперли их в серебро. Через некоторое время по мечам пополз легкий дымок, и их лезвия стали потихоньку уходить вглубь. Ведя мечи по кругу, мы вырезали небольшое отверстие (комки серебра с шипением посыпались на песок), резко отступили назад и прислушались.

Мы не чуяли решительно ничего — ни Силой, ни слухом. В воздухе не ощущалось даже обычного присутствия сырого подземельного духа. Может быть, оказавшаяся ненадежной лестница была теперь замурована у самого основания и, таким образом, этот вход в Итиль был вообще перекрыт?

Переглянувшись, мы стали расширять отверстие. Как только вырезанный нашими мечами кусок серебра звучно упал на песок, я стремительно нагнулся и просунул голову в образовавшийся проем.

Вынырнул я оттуда как ужаленный. В локте от оплавившегося серебряного завала стояла неровная стена. Она была сложена из черепов.

С этой преградой наши мечи ничего поделать не смогли. Как мы ни тужились, как ни напрягали Силу, но черепа не сдвинулись с места ни на палец. Такую оборону Итили нам было не сломить. Думаю, с ней не справился бы и сам Святогор.

Мы отступились. Как только мы шагнули прочь от серебряного щита, по земле пробежала частая дрожь, завал задрожал, прорезанная дыра стала стремительно сужаться, но прежде чем мы успели понять, что к чему, из-под ног у нас вырвался вихрь песка и метнулся прямо на дверь. Через мгновение перед нам вновь стоял ровный и скучный непотревоженный приморский склон.

На другой день, опять ровно в полдень, мы направились в дом, в котором обитал Наземный Страж Итили.

Когда Тмуторокань не воюет, она торгует. Когда она не торгует, она гуляет. Не спит она, по-моему, вообще никогда.

Как и следовало ожидать, дом Стража находился в самой разгульной части города, там, где кабачки и притоны наседали друг на друга, как пчелиные соты, где крыши домов почти смыкались над головой, помещая прохожего в темный узкий коридор, из которого пришлый человек не смог бы отыскать выход наружу без посторонней помощи. Княжеская стража не заглядывала сюда почти никогда. Княжеское правосудие — если такое вообще существовало — об этих улицах забыло.

Еле протиснувшись сквозь толпу девок и гуляк, мы нырнули в проходной двор, увитый красными вьюнками, и оказались перед крепким домом из ноздреватого известняка. Окон с наружной стороны дома не было, и на нас смотрела лишь одна окованная железом дверь.

Когда Алеша ударил в нее кулаком, по дому прошел гул, и мне показалось, что эхо его отозвалось у меня под ногами. Никто не спешил нам открывать. Тогда я нагнулся к замочной скважине и крикнул:

— От князя, эй! Открывай, а то сейчас дверь вы садим!

Через некоторое время послышались тихие шаги. Дверь отворилась. На пороге стоял человек неопределенного возраста, но в любом случае никак не старик. Несомненно, разговаривавший с Мстиславом Страж уже давно отошел в мир теней, передав все ключи младшему сыну.

Мы втиснулись внутрь; хозяин не сопротивлялся.

— Князь прислал. Говорить будем.

Он медленно затворил наружную дверь. Мы стояли в узком проходе, скупо освещенном желтым масляным светильником. Хозяин не двигался с места, видно, не желая допускать нас во внутренние покои. Теперь было видно, что у него самое обычное для Тмуторокани лицо — горбоносое, невозмутимое, замкнутое. Что думал он о нас, понять было невозможно.

— За пленницей мы пришли, — сказал я строго. — Праксией зовут. Князь к утру на свой двор требует. Тюремщик не шелохнулся.

— Ты что, оглох, Страж? Или о богатырях не слыхал?!

— Кончай в молчанку играть, кончай, — быстро заговорил Алеша. — Не чужие мы Итили, сами из нее бежали.

Страж стоял неподвижно, лицо его оставалось невозмутимым, как будто мы говорили на непонятном языке.

— Ох, сейчас я его жизни лишу… — Я взял Стража за плечо и сжал так, что кости захрустели. Зрачки тюремщика сузились в точки, он испытывал невероятную боль, но лицо его по-прежнему было лишено какого бы то ни было выражения, он даже не пытался вырваться.

К моему удивлению, всегда скорый на расправу Алеша сейчас вдруг стряхнул мою руку с плеча Стража и заговорил ласково:

— Не трожь его, Добрыня. Или ты не знаешь — не поет флейта разбитая?

— Он что, немой?!

— Не серди богатыря, Страж, горяч нынче Добрыня.

Словно дожидаясь именно этих слов, Страж запрокинул голову и безмолвно, как рыба, разинул рот. На месте языка у него был черный обрубок. Как видно, кому-то в Итили не понравилась разговорчивость его отца.

— Ладно-ладно, — продолжал все так же ласково Алеша, — никто тебя мучить не будет. Лучше вспомни, пожалуйста: Праксия, пятнадцать лет назад князем в тюрьму препровожденная. Заскучал по ней князь. Видать, Сила ее в нем зашевелилась. Если не доставить ему колдуньи этой, шума князь наделает, Итиль потревожит. А мы-то с Добрыней Итиль знаем и будить ее боимся. Миром все решить надо. Не можешь ты говорить, понимаем, но ответ-то все ж таки дай как-нибудь.

Страж посмотрел на Алешу пустыми глазами, потом повернулся и пошел в глубь коридора. Только я двинулся за ним, как он поворотился и выставил вперед ладонь, воспрещая мне путь.

— Мы здесь, здесь подождем, — ласково кивал Алеша. — Не бойся: не пойдет дальше Добрыня.

Когда Страж скрылся за поворотом, ласковое выражение тут же исчезло с лица Алеши, он нахмурился и, покусывая губы, стал к чему-то прислушиваться. Я же, как ни старался, не мог уловить ничего.

Мы прождали Стража долго. Наконец он бесшумно возник из-за угла и, не обращая никакого внимания на меня, прямиком направился к Алеше, что-то сжимая в кулаке. Подойдя совсем близко, он выставил кулак вперед и разжал ладонь. На ней лежали щепоть пепла и пять камушков.

Алеша радостно закивал: