Фантастика 2025-129 - Денис Старый
— Мне бы только сынишку кому пристроить, так и пошёл бы сдаваться. Вона, у вас, господин Шабарин, полицмейстер в приятелях. Пущай меня и забирает. Только бы пристроить сына моего.
Иэти слова прозвучали настолько серьёзно, так пропитаны были болью и любовью, что мне стало даже не по себе.
Весёлое да разухабистое настроение куда-то испарилось, а я смотрел на Тараса и думал. Ведь он сильный духом человек. Мало того, так ещё и физически сильный, прошедший, наверняка, немало жизненных перипетий. При этом можно по-разному на него смотреть, но в моем понимании Тарас всё же чуть лучше, чем Жебокрицкий. Но только чуть… Так как попытка грубого похищения Маши многое портит в моем отношении к Тарасу.
Подкупала эта любовь большого мужика к своему ребёнку. Хотя, в будущем, за такую вот любовь и подобные проявления алкоголизма могли лишить родительских прав. Больше десяти дней родитель находится в запое — а ребёнком занимаются все, но только не сам папаша.
— Так говоришь, что тебе поручили меня убить? — спросил я будто бы между прочим.
Тарас вздрогнул, шальными глазами осмотрел зал харчевни, видимо, оценил обстановку не в свою пользу и решил не дёргаться.
— Я такое говорил? — хрипло переспросил Тарас.
— Говорил, но важно не это, а то, что ты не хочешь меня убивать да Машу снова красть, — сказал я. — Ведь верно?
— Чего по пьяни-то не скажешь, — понурив голову, сказал Тарас.
— Ну да… Ты уже который день людей здесь колотишь да выгоняешь из таверны, кричишь, что она твоя. Кулагиным прикрываешься, оттого тебя и полиция не трогает. А чего ж нынче так не поступаешь? Выгони и меня с моими людьми, — говорил я.
— Так сколько раз был уже битый вами, господин Шабарин? — с болезненной улыбкой усмехнулся Тарас.
— А и то верно! — сказал я, посмотрел на Тараса, подумал и выдал моё предложение: — Ты же всё едино собираешься уходить на каторгу? Я могу тебе слово дать, что сына твоего не оставлю. Но для этого ты расскажешь мне все, что знаешь, ну и… Свидетельствовать будешь, когда дело до суда дойдет. Поможешь скинуть Кулагина — твой сын не будет ни в чем нуждаться. Честное дворянское слово.
Тарас тяжело помотал головой, будто она весила у него несколько пудов.
— Не скинешь ты его, барин. Вот посылал он меня, чтобы тебя убить, а не будет дело сделано — так пошлёт и нового. И ты сам знашь, что это верно, как день. Но просили передать тебе… — громадный мужик навис надо мной, чтобы оказаться ближе к уху. — Ежели ты на что-то решишься, то будет у тебя союзник.
— А я уже решился. И кто мой союзник? — спрашивал я, тоже догадываясь о том, чье имя может быть произнесено.
Елизавета Леонтьевна Кулагина всё ещё, видимо, продолжала интриговать против своего мужа. Это мне, конечно, весьма на руку. Пусть и весьма странно, что жена выстраивает козни против своего мужа… Впрочем, разве мало таких примеров в истории? Вон как Екатерина Великая со своим муженьком обошлась!
Если бы Елизавета Леонтьевна выступила в суде, как обвинительница Кулагина, да описала бы все преступления муженька — это было бы просто феерично. Однако доказательств различных и у меня предостаточно. Да, они редко когда подкреплены документами, хотя в блокноте были вклеены и некоторые купчие, расписки, но в целом документов не хватало.
А вот коррупционные схемы представлены вполне себе даже подробно.
Вместе с тем я прекрасно отдавал себе отчёт, что все мои документы могли сработать только в одном случае — если дело дойдёт до суда, а суд будет повыше, не в губернии. Ну или состав губернского суда будет изменен.
А вместе с тем полилась, как песня, исповедь Тараса.
— Я же не хотел душегубцем стать, — махнув на себя рукой, начинал говорить Тарас.
Однако, мне кажется, что не только осознание своих грехов вот так скрутило и будто катком переехало мужика. Тарас упоминал Елизавету Леонтьевну как-то по-особому, с придыханием. Однажды, когда бывший унтер-офицер, а ныне дезертир говорил об этой женщине, у меня даже сложилась картинка, будто это он сейчас Кулагину выглаживает по самым интимным местам. Прямо садись да пиши роман про любовь унтер-офицера, отца-одиночки, вынужденного стать бандитом, при этом не растерявшего свою человечность, а ещё до смерти влюблённого в свою госпожу.
— Бух! — большой кулак Тараса ударил о столешницу, сотрясая глиняные тарелки, а также стеклянные бокалы, что были поданы мне.
Все кто сидел за столами в трактире, прекратили свои разговоры и посмотрели в нашу с Тарасом в сторону. Я поднял и спустил руку, показывая таким жестом, чтобы бойцы моего сопровождения садились и продолжали заниматься своими делами. Мол, всё спокойно.
— Продолжай? — сказал я.
Услышал я много интересного. Сейчас я ещё больше убежден, какая же Кулагин первостатейная тварь. Это я пощадил Олену, ту девушку, которая собиралась меня отравить по приказу вице-губернатора. Если говорить положа руку на сердце, то я её отпустил не за тем, чтобы Олена какие-то послания передавала Кулагину, а просто чтобы не убивать женщину, пусть даже и ту, которая была готова убить меня. Просто я нашёл повод, чтобы сохранить Олене жизнь.
Однако получается, что я, отправляя её обратно к заказчику, тем самым, пусть и не своими руками, всё-таки её убил. Кулагин в моменте испугался, что я лишь даю какое-то ему послание, ставлю ему чёрную метку, предупреждаю, что буду на него охотиться. А может, всё потому, что он старается не оставлять следов, несмотря на то, что очень громко и широко шагает. И вот решил убрать одного из свидетелей, ту, которая могла бы указать, что именно Кулагин отдавал ей приказ на мое устранение.
Олену убили.
— Ты это сделал? — строго спросил я у Тараса.
— Для подобных дел есть иные, — отвечал мужик. — С меня долго не требовали мочить руки в крови. Так… руку поломать, но не более.
— Ха, руку поломать! — передразнил я мужика.
В этом мире, когда гипс еще не применяется для лечения переломов, да даже если что и применяется, то на глазок, переломы могут оставить человека калекой. Сделав большую паузу и обдумав дальнейшие слова, я, наконец, сказал:
— Изложи всё на бумаге. Ты же грамотный?
— Не поможет, барин, — вымученно ухмыльнулся Тарас.
— Я сдаваться не собираюсь. И буду воевать с Кулагиным, пока один из нас не окажется на каторге или в могиле, — уверенным голосом сказал
