Четвертое уравнение - Александр Леонидович Пономарёв

Владимир Александрович посторонился, пряча правую руку за спину. Андрей, правда, заметил плотно обтягивающую ладонь черную кожаную перчатку, но не придал этому значения. Вошел в некогда бывшую для него родной квартиру. Глубоко втянул носом знакомый с детства запах лаванды. За прошедшие годы здесь ничего не изменилось. Даже обои на стенах прихожей были те же, что и в тот день, когда он ушел, от души хлопнув дверью.

– Чай будешь или тебе чего покрепче налить?

– Я за рулем.

– Понятно. Тогда чаю. – Владимир Александрович ушел на кухню, загремел чайником, пустил воду из крана. – Ты проходи, чего зря ума в коридоре торчать.

Андрей снял кожаные туфли, надел тапочки с желтыми гоночными машинками в синих квадратиках. В них он когда-то ходил по квартире. Видимо, мама не убирала тапки в надежде, что сын когда-нибудь придет в гости. Он пришел, да только вот она его не дождалась.

Андрей стиснул зубы и сжал кулаки, борясь с нахлынувшей на него злостью. Он злился на себя, на отца и на мать, хотя понимал, что родители здесь ни при чем. Все, что с ним произошло, – дело его собственных рук, но ведь это так заманчиво – обвинить в своих бедах еще кого-нибудь, кроме себя.

Отец на кухне стучал посудой, хлопал дверцей холодильника. Андрей так и представил, как тот неторопливо нарезает сыр и колбасу, раскладывает разные по толщине желтые полоски и красноватые с белыми точками жира кругляши по тарелкам. Намазывает хлеб маслом и тоже кладет на тарелку, но уже другую, с синей каемочкой по краю. Наполняет хрустальные розетки сваренным мамой еще в прошлом году вареньем и все это ставит на любимый мамин жостовский поднос.

Опять защипало в глазах и засвербело в носу. Андрей заставил себя думать о чем угодно, лишь бы не возвращаться мыслями к маме, глубоко вдохнул, задержал дыхание и медленно выпустил воздух сквозь вытянутые трубочкой губы. Вроде бы полегчало.

Он прошел в гостиную, и опять воспоминания захлестнули его с головой. Здесь тоже все осталось без изменений, даже шторы на окнах висели вроде бы такие же, как в тот злополучный день. Хотя насчет них Андрей испытывал определенные сомнения. Все-таки много лет прошло, да и не обращал он тогда внимания на такие мелочи. Это сейчас каждая деталь кажется важной и как будто несет в себе глубокий смысл. А в то время его больше всего занимали внутренние переживания и связанная с ними обида чуть ли не на весь мир.

Дверь в его комнату была слега приоткрыта. Узкая черная щель между краем дверного полотна и косяком притягивала взгляд. Андрей сделал шаг по направлению к двери.

Отец появился в комнате в тот момент, когда сын почти дотронулся до отливающей фальшивым золотом причудливо изогнутой ручки.

– Хочешь зайти?

Андрей отдернул руку, машинально спрятал за спиной.

– Нет. С чего ты взял? Просто хотел посмотреть.

– Там ничего не изменилось за эти годы. Мать превратила твою комнату в подобие музея. Она искренне верила, что может вернуть тебя, сохраняя оставленный тобой порядок вещей, и до последней минуты ждала, что ты придешь. – Голос Владимира Александровича дрогнул, глаза подозрительно заблестели. Он откашлялся. Прихрамывая, подошел к журнальному столику промеж пары мягких кресел. Поставил на него поднос с парующими чашками чая и тарелками со снедью. Плюхнулся в кресло, показал рукой на другое: – Прошу.

Андрей кивнул. Подошел к соседнему креслу. Сел.

– Ты не стесняйся, Андрюша, ешь. Варенье твое любимое – вишневое. Мать каждый год его варила. Как затеет, бывало, возню с ягодами на кухне, так я ей говорю: «Далось тебе это варенье, у нас и так его девать некуда». А она посмотрит на меня с укором в глазах и спрашивает: «А если сынок в гости заглянет? Что ж я его, по-твоему, старым вареньем угощать буду?»

К горлу Андрея подкатил тугой комок. Он опустил голову, прижал сжатую в кулак ладонь к губам и долго смотрел на отливающие темным глянцем бока плавающих в лужице густого варенья ягод.

– Почему ты раньше не сказал, что мама больна? – Голос прозвучал глухо, будто спросонья.

– Ты не оставил адреса, где тебя искать. К тому же я сам недавно узнал о ее болезни. Она не хотела расстраивать ни тебя, ни меня и ничего не говорила о своем здоровье. Две недели назад Нине стало плохо, я вызвал скорую, вместе с ней приехал в больницу, тогда и узнал, какой у нее диагноз.

Андрей вперил в отца тяжелый взгляд немигающих глаз.

– Две недели. У тебя было целых две недели, чтобы найти меня. Я о многом хотел поговорить с мамой. Я бы не отходил от нее все эти дни. Я… – Андрей захлебнулся невысказанными словами, закрыл руками лицо и замолчал. Его плечи мерно подрагивали от беззвучного плача.

Владимир Александрович грустно улыбнулся, глядя рассеянным взором поверх головы Андрея.

– А у тебя было целых пять лет, чтобы хоть раз заглянуть в родительский дом. И ты меня понапрасну не вини. Я, как только узнал о смертельной болезни твоей матери, сразу начал разыскивать тебя. Но ты пойми, Андрей, Москва – не маленький городок. Ушло много времени на поиски, и хорошо, что хоть так получилось. По крайней мере, ты завтра проводишь маму в последний путь, а не приедешь на могилку спустя бог знает сколько времени после похорон.

– Где ты решил ее похоронить?

– На Измайловском.

– Где? – Андрей от удивления открыл рот, но вовремя спохватился и плотно сжал губы. Прошла почти минута, прежде чем он снова заговорил: – Это закрытое кладбище. Там давным-давно никого не хоронят.

– Мне пришлось потревожить очень влиятельных людей, чтобы получить разрешение. Отпевание завтра в десять в Рождественской церкви. После похорон поминки в ресторане «Гуси-лебеди».

– Надо чем-то помочь? Может, деньги нужны?

– Я все уже сделал, а деньги твоя мама заранее накопила. Она ведь знала, что ее ждет, вот и подготовилась.

Андрей шмыгнул носом, потер глаза и, хлопнув руками по бедрам, встал с кресла.

– Ладно, отец, пойду я, мне одному надо побыть. Завтра в церкви увидимся.

Владимир Александрович вытянул вперед руку в перчатке. Он явно хотел что-то сказать, но из неожиданно пересохшего рта вместо слов вырвался сиплый хрип. Андрей никогда ранее не видел отца таким взволнованным. Нижняя губа Воронцова-старшего мелко подрагивала, лицо сильнее вытянулось в длину и по цвету слилось с пепельной проседью бороды. Глаза потускнели и еще глубже ввалились в окаймленные темной, в морщинках, кожей глазниц. Он как будто постарел за эти мгновения на