Темная лошадка - Владимир Владимирович Голубев
А с Иосифом мне было вначале сложнее — он действительно был эдаким упёртым молодым бычком, который решил, что Бавария должна стать его владением, и всё тут. Но всё же, в его окружении было много адекватных людей, и даже несколько моих агентов, которые понимали необходимость компромиссов. К тому же мне удалось найти с ним общий язык — он был очень неплохим человеком, пусть и увлекающимся.
Имперский же канцлер Кауниц был откровенным недругом России, считавшим нас историческими соперниками. Во многом он, конечно, был прав, но подобная категоричность мне претила. Хорошо, что в настоящем вопросе у нас не должно́ было возникать непреодолимых противоречий.
Подлинным же триумфатором Краковского конгресса стал мой старый тестюшка. Константин Маврокордат был очень болен — за ним ходил личный врач, который давал ему не более нескольких месяцев жизни. У моего старого друга было больное сердце, и он отлично об этом знал. Поэтому я старался даже не спорить с ним, соглашаясь, почти без выражения собственного мнения идти в кильватере его идей.
Он понимал это, ругал меня, но мне хотелось просто как можно дольше сохранять его на этом свете. Оказалось, что я соскучился по его мудрости, а память о Маше ещё очень жива… Мы беседовали часто, почти всё свободное время я отдавал ему, дорожа последними днями общения… Говорили мы не только и не столько о конгрессе, сколько о мире, который когда-нибудь установится в Европе. Так мало времени мы беседовали раньше, я столько потерял…
Три недели я только и делал, что говорил, убеждал, слушал и думал. Нам удалось примирить враждующие стороны, укрепить личные отношения, а главное, представить Россию как могущественного, но дружелюбного соседа. Мне доносили, что прусский король, увидав Краковский Константиновский монастырь, в стенах которого я останавливался во время конгресса, почти готовые здания военного городка Ржевского пехотного полка и строящуюся дорогу, ведущую к нашим владениям, сказал, что Польшу русские теперь никому точно не отдадут…
Конгресс завершился вполне успешно. Габсбурги получили кусок Баварии, пусть много меньший, чем они желали, но достаточно значимый — часть Верхнего Пфальца и Нижней Баварии, ограниченную Дунаем и Наабом[2], исключая Регенсбург, который оставался имперским городом. За это им пришлось отдать Баварскому герцогу два миллиона гульденов.
Саксония получала от Австрии три миллиона гульденов, из которых один уходил герцогу Саксен-Веймарскому[3] за часть его земель, отходящих курфюршеству. Пруссия же получала права наследования княжеств Байрейт[4] и Ансбах[5], почётный титул хранителя имперского сейма и миллион гульденов.
За Россией же признавались права на Голштинские и Брауншвейгские земли, а также на территории, недавно полученные от Польши. Целостность Речи Посполитой и договоры её с Россией признавались неоспоримыми.
Мы закрепили все наши приобретения и стали участником внутригерманской политики, что было сейчас вполне достаточно, Пруссия значительно усиливала своё влияние в Империи, а Австрия — увеличивала территорию, причём за счёт германских земель.
Я же лично смог завести почти дружеские отношения с Иосифом, что рассматривалось Маврокордатом, как важнейший фактор в будущем взаимодействии с Европой, укрепить свои отношения с Фридрихом и существенно усилить политическое и экономическое влияние в Германии. Ряд новых торговых соглашений позволял нам вполне спокойно смотреть в будущее наших поставок в страны Империи.
Кстати, неплохим побочным эффектом оказался переезд к нам множества прусских, австрийских, да и саксонских подданных — многие бежали из разорённых земель, особенно меня порадовал факт, что моим агентам удалось заманить в Россию множество умелых ремесленников и учёных. Но это было ещё не всё: по окончании войны началось массовое сокращение армий бывших противников — не могли истощённые государства содержать столько солдат и офицеров.
Очень многие решались на переезд к нам, особенно забавным был пример армии Хаддига — из всех, перешедших прусско-польскую границу, вернуться домой решило менее пятисот человек во главе с самим фельдмаршалом. В результате количество бывших иностранных подданных в некоторых полках нашей армии достигало трети, что, в общем, снимало проблему чрезмерного вытягивания ресурсов из экономики.
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
Аудиенции у меня испросил Антон-Ульрих, отец несчастного Иоанна Антоновича, бывший генералиссимус. Он был замечательным учителем, просто от Бога. Не так давно с его подачи вологодские власти запросили разрешение на создание второй гимназии в городе. Архангелогородцы и ярославцы непрерывно пытались сманить Антона Фёдоровича к себе, но он стойко держался за, ставшую ему родной, Вологду. А сейчас приехал в Петербург.
— Проходите, Антон Фёдорович! Присаживайтесь, угощайтесь! — я принял его не привычно в рабочем кабинете, а в гостиной комнате, где был накрыт небольшой стол с напитками и закусками.
— Ваше Императорское Величество, я благодарен за возможность донести Вам… — начал он низко кланяясь. Вид у него был очень испуганный, бывший генералиссимус озирался по сторонам, словно зверь, оказавшийся в новом для него мире.
Мне пришлось прервать его:
— Во-первых, Антон Фёдорович! Прошу Вас не титуловать меня, подобное для меня приемлемо исключительно в официальной обстановке, а в данном случае называйте меня Павлом Петровичем или, если Вам это сложно, государь. Хорошо?
Он кивнул, испуганно вжав голову в плечи и нервно моргая.
— Во-вторых, присаживайтесь, пейте, закусывайте, не стесняйтесь.
Бывший генералиссимус также робко присел в кресло и схватил пирожное, с которым не знал, что делать.
— И в-третьих, Антон Фёдорович! Как Ваши дела? Как дети?
Только сейчас принц Брауншвейгский начал слегка расслабляться. Привыкнув за столько лет бояться, он с трудом перестаивал своё сознание. Мне пришлось более получаса вести с ним светские разговоры, успокаивать его. Попутно я узнал, что дочь его Елизавета недавно вышла замуж за майора Цуканова, родом молдаванина, а сам Антон-Ульрих думает о женитьбе на купеческой вдове Кушициной, с которой он познакомился, обучая её детей. В общем, принц смог побороть смущение и начать уже нормально со мной разговаривать.
Я очень уважал бывшего почти императора, который посвятил свою жизнь заботе о детях, сначала собственных, а потом и чужих, весьма неглупого, честного и доброго человека, что полюбил новую Родину и мечтал исключительно о её благе. Мне было жаль его — лучшие годы прошли в узилище, вдали от людей, но он выдержал эти невзгоды, и теперь сам нашёл себе место в новой жизни.
