Телохранитель Генсека. Том 4 - Петр Алмазный
— О мерах, которые я предпринял для погашения волнений и недопущения кровопролития, которое явно готовилось организаторами, я рассказал в отчете. Там много деталей, потому не буду отнимать ваше время — при желании ознакомитесь сами. Сейчас же расскажу только о подноготной этой «национальной революции». Так вот, с документами, полученными от Инаури, я поехал к Шеварднадзе. Мы с ним обстоятельно поговорили…
Я кашлянул, вспоминая этот разговор. Синяков, конечно, Эдуарду Амвросиевичу я не оставил, но разочек приложил по печени. С удовольствием, надо признать. Изначально я таких намерений не имел, но Шеварднадзе вынудил меня применить насилие своим высокомерием и нежеланием сотрудничать. И только на собственной шкуре почувствовав, что может быть еще хуже, он согласился поехать и поговорить с народом. Но об этом я не стал рассказывать собравшимся.
— Такой же разговор состоялся со Звиадом Гамсахурдией. С ним разговаривали полковник Васин и генерал-полковник Инаури. По итогу Шеварднадзе выступил сначала перед депутатами. После они вместе с Гамсахурдией вышли на балкон, где Шеварднадзе торжественно заявил, что грузинский язык — это государственный язык Грузии. А русский язык — это язык межнационального общения, язык дружбы и братства. Присутствие за его спиной Звиада Константиновича хорошо повлияло на народ. Люди стали расходиться.
— А где в это время находился Костава? — поинтересовался Цинев.
— Костава? Он находился там, где ему и положено — в СИЗО. Его взяли очень тихо. Буквально, когда отошел в кусты отлить. И арестовали его грузинские милиционеры, за нарушение общественного порядка. Дальше дело техники — «писающего мальчика» затолкали в воронок и доставили в камеру ближайшего следственного изолятора. А вообще Костава — человек абсолютно безбашенный, ничего не боится. Как показали на допросах задержанные снайпера, их целью был именно Мераб Костава. Именно его и назначили на роль… не знаю, уместно ли тут это слово, но оно самое подходящее — на роль сакральной жертвы.
— Знать бы еще, кто назначил… — задумчиво произнес Устинов.
— А здесь в общем-то нет большой тайны, — Удилов легонько улыбнулся самыми уголками губ. — Московская хельсинкская группа назначила. И академик Сахаров, как идейный вдохновитель. И с ним что-то тоже нужно будет решать.
— Но это не сейчас. Пока у нас Шеварднадзе идет первым вопросом, — напомнил Брежнев.
— А Шеварднадзе весь тут, — сказал я и пододвинул Леониду Ильичу папку с документами и докладной Инаури. — Хоть сейчас в следственную группу прокуратуры. А вот то, что арестовали Тамару Чхеидзе — это совершенно напрасно.
— Почему напрасно? — вскинулся Цинев. — Советской девушке, комсомолке, дойти до того, чтобы раскидывать клеветнические листовки с непроверенной информацией — это ни в какие ворота не лезет! Тут сразу статья!
— И что в результате будет? Сделаете из нее национальную героиню и важную политическую фигуру в среде диссидентов, — возразил я. — Лучше отпустить в обмен на публичное покаяние. Наша страна переживет глупость семнадцатилетней девчонки, которая сама же раскается, если уже не раскаялась.
Я сказал об этом «жесте милосердия» не просто так, а потому что хорошо помнил события в Грузии — в моей реальности они случились немного позже, весной семьдесят восьмого года. И арестованная тогда Тамара — Тамрико — Чхеидзе отсидела, кажется, года четыре. Вышла из тюрьмы, как с курорта: загорелая, счастливая. За ней два охранника несли чемоданы. Когда у Тамрико спросили, что в чемоданах, она, солнечно улыбнувшись, сообщила, что в одном ее наряды, а в другом написанные ею книги. С неё эта тюрьма — как с гуся вода, а страна в ее лице получила серьезную диссидентку.
— Увидев, что за публичное покаяние сразу же отпускают, они все вообще страх потеряют, — недовольно помотал головой Цвигун. Нужно еще что-то…
— Согласен с Семеном Кузьмичом, — поддержал Цвигуна Брежнев. — Другие предложения у вас еще имеются, Владимир Тимофеевич?
— Хорошо, давайте не просто предложим покаяться, а пусть покажет личным примером, как она становится на путь исправления, — предложил я.
— Это как, например?
— Трудом! Так же, как вы планируете «исправлять» собственную дочь, Леонид Ильич. На БАМе есть такая станция — Ния-Грузинская. Поселок в Иркутской области, в самом начале БАМа, недалеко от Усть-Кута. Пусть вместо ареста и образа мученицы о Чхеидзе появится статья в газетах о том, что дочь режиссера, снявшего культовый фильм «Отец солдата», раскаялась в прошлых ошибках и приняла решение поехать на БАМ в команде детей партийных и хозяйственных деятелей…
Я не успел закончить фразу, когда Цвигун засмеялся. Он даже похлопал в ладоши, изображая аплодисменты.
— Владимир Тимофеевич, вы бесподобны! — сказал он сквозь смех. — Я уж почти начал считать вас либералом, а тут такое предложение. Не хотел бы я видеть вас своим врагом… Вот так прилетит что-то — и не догадаешься, что ваших рук дело. Это суметь надо, так хитро вывернуть. И ведь правильно все будет!
— Что ж, постановление уже принято о том, что «золотые» детки работать обязаны, вот пусть и приступают. Всяко лучше, чем с протестами баловаться, — согласился с моим предложением Брежнев. — Моя Галя тоже с завтрашнего дня начинает трудовую деятельность на комбинате «Красная роза».
Вскоре совещание закончилось, но Леонид Ильич остановил меня, когда я, вслед за остальными, хотел покинуть кабинет. Кроме меня, с генсеком оставался еще генерал Рябенко.
— Володя, останься. У меня еще есть к тебе пара вопросов, — сказал Брежнев.
Он встал из-за стола и прошел в комнату отдыха, примыкающую к кабинету. Сел в кресло, вытянул ноги и, устало вздохнув, закрыл глаза. Мы с Рябенко переглянулись. Я вопросительно поднял брови, но генерал в ответ только молча пожал плечами. Беспокоить генсека лишними вопросами я не стал. Ждал, пока он сам расскажет, что от меня требуется.
Наконец, Брежнев открыл глаза
