Я уничтожил Америку 2 Назад в СССР - Василий Высоцкий

Я послушно отвернулся. В отражении серванта видел, как Мария скинула халат, осталась в ночнушке и потом улеглась на свою кровать под одеяло.

— Всё, можешь ложиться на своё место, — проворчала Мария.

— Спасибо за приют и… в общем, за всё остальное. Можно вопрос? — спросил я.

— Только один.

— А как вам удалось в Чехословакии после войны остаться? Почему домой не вернулись?

— Некуда мне было возвращаться, — проговорила она, тяжело вздохнув. — Тут мужа в госпитале нашла, тут же его и схоронила. Да тут и осталась, когда понесла… Медсёстры в госпитале были нарасхват. Всё-таки как ни крути, а фрицы оставались ещё даже после победы. Да и мины тоже оставались. Немало народа потом приносили… В общем, справили мне новые документы, быстренько выучила язык. Ну… а сейчас вот живу так, как есть. Сын в Праге, работает там на заводе. Ко мне редко приезжает. Это его невестка не пускает. Я знаю. Ладно. На вопрос твой ответила. Теперь давай спать!

— А… — начал было я.

— Могу Рекса позвать, чтобы он тебе колыбельную на ухо нарычал. На откушенное… — проговорила Мария.

— Всё понял. Доброй ночи.

Хозяйка дома отвернулась от меня и затихла. Ко мне же вернулся комарик тревоги. Снова заныл, засвербел…

Глава 23

В полной темноте раздалось кряхтение. После этого скрип кровати и негромкий голос Марии:

— Эй, ты вставать будешь?

Моментально проснулся, ещё один миг потратил на то, чтобы осознать себя, своё местоположение, а уже потом ответил:

— Да, сейчас встаю.

Однако, оказалось, что не так-то просто встать.

Я за время сна отлежал себе ногу, и, кое-как поднявшись, ждал, пока в неё вопьются миллионы иголочек, а потом она вернётся в норму. Заковылял к выходу, чтобы сходить по-маленькому.

— Как себя чувствуешь? — спросила Мария, глядя в темноте на моё ковыляние.

— А состояние моё не очень: то лапы ломит, то хвост отваливается, — ответил я фразой из мультика.

Потом вспомнил, что мультик выйдет только через восемь лет и поправился:

— Бывало и лучше.

— Ну что же, это хорошо, — проговорила задумчиво Мария.

— Чего же хорошего? Ногу почти не чую, — буркнул я перед тем, как выйти в сенцы.

Она что-то проговорила, но я уже не слышал. Ладно, если что важное, то потом повторит.

Пока я оправлялся, Мария быстро оделась. К моему возвращению она уже сидела на стуле во всеоружии. На ногах резиновые сапоги, из которых вырастали шерстяные носки, тесно обхватывающие штанины защитного цвета. Выше находился тёмно-зелёный вязаный свитер, который широкой удавкой обхватывал тощее горло. А сверху свитера красовалась лоскутная безрукавка с несколькими карманами. Рядом на столе лежала верная «Зубровка».

— Ну что — разведал обстановку? — спросила она, когда я вернулся, всё ещё прихрамывая.

— Не видно ни зги, — вздохнул я. — Ещё и дождиком пахнет.

— Не дождиком, а росой, — поправила она меня. — Дождиком пахнет иначе. Впрочем, откуда тебе, городскому жителю, это знать. Одевайся. Мы выходим.

— Я сейчас, мигом…

— Ну-ну.

Нога ещё не отошла полностью, поэтому мигом не получилось. Я даже чуть не навернулся, когда вдевал ногу в брючину. С горем пополам я всё-таки оделся и вышел к Марии.

— М-да, не для леса у тебя костюмчик. Но, если другого нет, то пойдёт, — проговорила она. — Идём.

Ну да, не для лесной прогулки мой костюм. Так я и не планировал шляться по лесу. В моих планах была перевозка через границу в виде германского туриста или же в багажнике на худой конец. Но чтобы шарахаться по влажной листве в ботинках… Да ещё и в относительно выглаженных штанах и рубашке…

Но, деваться некуда. Тут нет специализированных на шпионов магазинов одежды. Да и для простых людей такие магазины редкость. В основном они расположены в крупных городах, а не маленьких городишках.

Мы вышли за калитку, Мария цыкнула на Рекса. Тот послушным слугой зашагал рядом, поглядывая на меня. Возможно, вспоминал то, как мы вчера с ним веселились среди желтеющей травы. Но сейчас он превратился в настоящего охранника. Ведь тут была хозяйка, а её требовалось слушаться во всём.

Асфальт сменился мягкой землёй, когда мы сошли с дороги и двинулись в сторону темнеющего леса. Я старался наступать так, чтобы не провалиться в возможную кротовью нору. Поэтому шел едва ли не враскорячку, перешагивая через высокие лопухи. Иногда спотыкался. Пару раз чуть не навернулся. Всё-таки прогулка по ночному полю это вовсе не прогулка по асфальтовой дорожке.

Мария несколько раз обернулась, но мне показалось, чтобы посмотреть на меня, а вовсе не послушать, так как шума я производил нормально. Как раз достаточно, чтобы при нашем приближении зашуршало в растущих около леса кустах. Мария при этом скинула с плеча винтовку, но потом, когда шуршание стихло, закинула винтовку обратно.

Прохладный ветерок старался залезть под одежду. Пытался выдуть осколки сна. Взбодрить. И он так нападал до тех пор, пока мы не залезли под мрачное покрывало леса.

Под сенью деревьев стало и тише, и темнее, будто мы шагнули в гигантский погреб. Воздух, густой и спёртый, пах влажной землёй, гниющими листьями и чем-то ещё — терпким, древесным, вековым. Ветер, недавний нахальный зубоскал, остался снаружи, лишь изредка пробираясь к нам сквозь частокол стволов, чтобы шевельнуть верхушки сосен и мстительно уронить мне за шиворот холодную каплю с ветки.

Здесь, под этим мрачным покрывалом, Мария преобразилась. Она словно растворилась в этом полумраке, став его частью. Её шаги, в отличие от моих, стали бесшумными, плавными, обтекающими каждую кочку, каждый сучок. Она не шла — струилась по неизвестной тропинке, угадывая её контуры там, где я видел лишь сплошную черноту. Рекс шёл рядом, его тёмная спина сливалась с тенями, и только бежевые пятна на ляжках мелькал, как призрачные маячки.

Я же был словно слон в посудной лавке. Каждый мой шаг отдавался в тишине оглушительным хрустом. Сухие ветки с щелчком ломались под моими ботинками, влажная листва чавкала и предательски шуршала. Казалось, на всю округу звучал скрип моих подошв по земле и шелест ткани моих «относительно выглаженных» штанов.

— Ты чего топочешь? Выдать нас хочешь раньше времени? — бросила Мария через плечо, и в её голосе я уловил лёгкую усмешку. — Здесь тихо стараются быть.

— Я не шумлю,