Шарлатан 3 - Квинтус Номен
Но на общие объемы торговли это повлияло все же почти никак: мне в руки попался диаскоп «Москва» – нехитрое устройство для просмотра диафильмов одним глазом, но и с ценой в двенадцать рублей. Когда я в первый раз был маленьким, у меня точно такой же был, даже цвета такого же коричневого, только объектив был нежно-розовый, а не черный (в смысле, пластмасса такая была) – и я вспомнил, как у нас в доме он продержался очень недолго. Все же смотреть диафильмы одним глазом – дело не особо увлекательное, а вот двумя глазами и на экране это делать гораздо приятнее, тем более это можно и в тесном сплоченном коллективе проделывать. Так что я «извлек из памяти» конструкцию следующего диаскопа, появившегося у нас дома и продержавшегося аж до моих уже детей – и организовал очередную артель. В Грудцино артель организовал, для работы колхозников в зимний стойловый период. И там они (все же и умеющий работать с металлом в селе народ имелся) делали металлический тракт для прокрутки диафильмов, который вставлялся в небольшой деревянный корпус в виде маленького телевизора – и с помощью обычной лампочки от карманного фонарика этот диафильм можно было смотреть на экране «телевизора» в затемненном помещении. Работал сей агрегат или от батарейки, или от внешнего блока питания (который вообще-то делался и продавался отдельно, но его покупали вообще все) и стоил уже пятьдесят два рубля вместе с блоком. И его продавали вообще по себестоимости, а вот диафильмы, которые стали выпускаться на новенькой фабрике, продавались, как и «Диафильмовские», по трояку – но у нас они в производстве обходились дешевле рубля за штуку. И вот диафильмы пользовались огромным спросом, а когда я предложил выпускать диафильмы вообще «звуковые», то есть с приложением пластинки, две горьковских фабрики вообще перешли на круглосуточную работу и все равно спрос сильно не удовлетворяли.
Зато они удовлетворяли потребность в деньгах для нового жилищного и промышленного строительства, хотя все же очень «частично». Очень-очень частично, ведь для покрытия расходов всего на один метр жилья диафильмов нужно было продать штук двести минимум (или сотню «звуковых»), но ведь и курочка всем известно как клюет. А зернышки – они разные бывают, и если все их вместе собрать…
Но после ноябрьских я заниматься больше зернышками не стал, а приволок (то есть пригласил) в Ветлугу товарища Мясищева. Вообще-то он теперь был очень сильно занят разработкой какого-то нового самолета по распоряжению военных, но мне он все же не отказал: помнил, что первым его серийным самолетом стал «Сокол», и помнил, как он вообще стал именно серийным. А из Ветлуги он уехал (в тот же день, никто его, конечно, сильно задерживать и не собирался из-за такого пустяка) в сильной такой задумчивости. А через неделю он мне позвонил и сказал, что «мое предложение он с негодованием отвергает». То есть он совсем не так сказал, а сообщил, что ставить на самолет вместо трехсотсильных двигателей моторы по восемьсот пятьдесят – это глупость несусветная и он этим заниматься не будет. Но если меня устроит разработка уже нового, более для таких моторов подходящего самолета, то он точно знает, кто у него в КБ самолет такой примерно за год придумать сможет. Я ему ответил, что в принципе против такого решения возражать не буду, но мне сначала нужно получить сметы на разработку и постройку опытных образцов – и на этом мы разошлись, а вот как надолго, ни он, ни я еще не знал.
Но я об этом и думал очень недолго: все же Владимир Михайлович – человек, слов на ветер не бросающий, раз сказал, что что-то когда-то сделает, значит сделает… когда-то. А вот в университете дела развиваться стали уже очень интересно: в середине ноября разработчики запустили вычислительную машину. Очень «частично» запустили, она пока что могла выполнять только девять разных команд, из которых четыре были командами чтения и записи данных в память. Две команды перехода и три, которые с некоторой натяжкой можно было считать арифметическими – но доработка и изготовление модулей, реализующих остальные команды, было лишь делом времени, причем не особо и большого времени, а вот «реализованные архитектурные решения» мне показались более чем интересными.
Архитектура ламповых машин – она, вообще-то, в свете знаний даже последней четверти двадцатого века выглядела архаичной и примитивной, но это вообще – а вот частности сильно радовали. Во-первых, так как все «золотые желуди» были двойными пентодами, разработчики машины как-то умудрились реализовать регистр длиной в слово всего на тридцати двух лампах. А так как «желудь» был размером с лампочку от карманного фонарика (ну, еще по краям контакты торчали так, что ставилась она в панельку диаметром шестнадцать миллиметров), то один такой регистр помещался на одну довольно небольшую плату. И на такие же платы помещались все «исполнители команд». А так как лампы и разрабатывались исключительно «для логики» и максимальную мощность имели в пределах ста пятидесяти пяти милливатт, то вся конструкция даже особо сильно и не грелась. То есть вообще не грелась потому что кто-то догадался внутрь машины впихнуть и несколько довольно мощных вентиляторов. Но все это были лишь «конструктивными достижениями», а главным было то, что машинка могла считать (уже могла, хотя и очень ограниченный круг задач) со скоростью в районе двенадцати миллионов операций в секунду. Именно арифметических (точнее, логических) операций: обмен с памятью, происходящий чаще всего в фоновом режиме (для чего требовалось, конечно, программисту определенную дисциплину соблюдать) на общую производительность почти не влиял.
Но главным достижением уже товарища Неймарка я посчитал то, что он сумел придумать очень интересную архитектуру всего агрегата: комп получился полностью «конвейерный», и для того, чтобы добавить в машину новую команду, нужно было всего лишь в определенный разъем вставить плату с «исполнителем» этой команды. А если платы не было, то автоматически формировался переход (на аппаратном уровне) к подпрограмме, зашитой в постоянной (трансформаторной) памяти, и вся программа продолжала выполняться
