Военный инженер Ермака. Книга 2 - Михаил Воронцов
В общем, все сложно.
Поэтому будем делать линейки и мерные веревки с двойной системой исчисления — с метрической и локтями-пядями. Печально, что большинство здесь считать умеют только постольку-поскольку (хотя все-таки умеют, без этого на рынке ничего не купить). Поэтому буду объяснять, рассказывать, привлекать к делу грамотных из нашего отряда… Думаю, втянется народ. Это как если попал в чужую языковую среду — рано или поздно научишься говорить, деваться некуда.
Для начала я сделал тонкую плоскую рейку — на это ушло некоторое время, а потом начал раскаленным на огне шилом выжигать риски. Точнее, сначала на ее маленьком кусочке — на нем я нанесу десять миллиметров, то есть сантиметр, а потом буду двигать его дальше.
Такой способ надежнее краски. Метки не исчезнут и не сотрутся со временем.
Ой, нелегкая это работа.
Времени она забрала уйму, но я справился. Вот она, первая линейка в Сибири. С цифрами — сантиметрами, короткими черточками, обозначающими миллиметр и длинными через каждые пять миллиметров. А на восемнадцати сантиметрах гордо красовалась пять — классическая, так сказать. Чтоб было на что ориентироваться. Затем я промазал линейку льняным маслом и покрыл воском. Защита от сырости обеспечена.
Таких линеек нам нужны будут десятки. Еще бы желательно металлических, но это не к спеху. Потом. Скажу, пусть сделают кузнецы. Одному заниматься такой работой — глаза на лоб полезут.
Пока я занимался линейкой и прочими делами, наступил глубокий вечер. Почти ночь. Стемнело, подул ветер. Обычный вечер в Сибири. Пора, наверное, ложиться спать. Без отдыха человек не может. Чем лучше выспишься — тем лучше работают мозги.
Я встал из-за стола, вздохнул, и тут в дверь постучали.
Кто же это может быть?
А потом дверь открылась, и я увидел, что на пороге стоит Даша.
Глава 14
Она вошла, притворила за собой дверь. На ней был темный платок, наброшенный на плечи, на поверхность обычной рубахи.
— Даша? — я смотрел на нее, не веря своим глазам.
Она улыбнулась — той самой загадочной улыбкой, от которой у меня всегда что-то переворачивалось внутри.
— Ведь ты так просил меня, чтобы я пришла к тебе, — сказала она, снимая платок. — А теперь, когда я пришел, удивляешься?
Я подошёл к ней, взял за руки. Они были холодные.
— Я… просто не ожидал.
— Я устала, — тихо ответила она. — Как и ты. Устала прятаться. Устала встречаться тайком на реке, словно мы воры какие-то.
Она бросила платок на лавку и вернулась ко мне. В полумраке избы ее глаза оказались совсем чёрными.
— Ты правда хочешь, чтобы я осталась? — спросила она.
Вместо ответа я притянул ее к себе. Она не сопротивлялась, обняла меня за шею. Первый поцелуй был осторожным, поскольку мы оба боялись спугнуть момент. Потом осторожность исчезла.
Не помню, как мы оказались на лежанке. Помню только ее дыхание, запах волос — травы и дыма, тепло кожи под грубой тканью рубахи. Она была нежной и одновременно страстной. Я понял, как мы соскучились друг по другу. Мир за стенами из бытия прекратил свое существование — были только мы двое, сплетённые в объятиях, забывшие обо всём.
Потом мы лежали рядом, укрывшись овчинным тулупом. Даша положила голову мне на плечо, водила пальцем по груди.
— Только никаких, пожалуйста, ничего больше, — сказала она вдруг.
— Что ты имеешь в виду?
— Венчание. Свадьба. Всё это… — она помолчала. — Я уже была замужем. И от этого слова мне становится страшно.
Я погладил ее по волосам. Она приподнялась на локте, посмотрела на меня.
— Хорошо, — ответил я. — Как хочешь.
— Но не лучше ли все-таки… как все? Ну или хотя бы большинство здесь. Люди же начнут говорить…
— Пусть говорят. Мне плевать на людей. Мне важен только ты.
— Ты останешься? — спросил я.
— Если ты захочешь… — ответила Даша.
Она улыбнулась и снова прижалась ко мне.
Я обнял ее крепче. Не верилось, что это происходит на самом деле. Только раз я звал ее, столько раз она отказалась. И вот она здесь, в моей постели, в моих объятиях.
— Ты пахнешь железом и углём, — сказала она, уткнувшись носом мне в шею. — Как кузница.
— Извини. Весь день в мастерских…
— Не волнуйся, все хорошо, — ответила она.
Мы лежали в тишине. Печь я не топил, в избе было прохладно. Я натянул тулуп повыше, укрывая Дашу.
— Спи, — сказал я. — Завтра рано вставать.
— А ты?
— И я тоже.
Она закрыла глаза, устроилась подобнее. Через несколько минут ее дыхание стало ровным и глубоким. Заснула.
Я лежал, глядя в темноту, и думал о том, как странно меняется жизнь. Еще несколько месяцев назад я был в другом времени. А теперь я — молодой казак в Сибири шестнадцатого века, а рядом со мной — женщина, умеющая заговаривать боль и видеть в темноте.
И впервые за всё время, с момента появления здесь я почувствовал что-то похожее на счастье.
* * *
Шатёр хана стоял на холме, откуда открывался вид на извилистую ленту реки. Внутри было душно от горящих жаровен, хотя на улице уже похолодало. Кучум полулежал на подушках, прикрыв глаза. Седина в его бороде казалась желтоватой в свете масляных светильников.
Мурза Карачи вошёл, поклонился. Он двигался уверенно, но без спешки.
— Повелитель, — начал он, выпрямившись. — Я снова думал о том, что случилось в Искере.
Кучум открыл один глаз.
— И что же ты надумал?
— Ермак заставил нас уйти с помощью огня. Горящая смесь сожгла многих наших воинов, заставив остальных бежать. Но я спрашиваю себя — почему мы сами не можем использовать огонь против них?
Хан полностью открыл глаза, сел прямее.
— Продолжай.
Карачи подошёл ближе, присел на корточки у края ковра.
— У Искера стоят рогатины — заострённые брёвна, вкопанные под углом. За ними — деревянные стены. Всё это дерево, повелитель. Сухое дерево. Что, если мы соберём вязанки хвороста, пропитаем
