Под напором стали и огня - Герман Иванович Романов
— История изменилась, Андрей, и тут уже ничего не сделать. А вот изменится ли судьба нашей страны через полвека, вот в чем проблема. Уйдем мы, но кто придет нам на смену? Да и что с нами будет непонятно — уже кое-кто из товарищей на нас косо смотрит. А ну как раньше времени умертвят — сам знаешь, что такое борьба за власть, а Москва к ней за двадцать пять лет привыкла. Да и сидит там люд пришлый, и многие к ним тянутся. Про идеалы не говорю — у многих они как прикрытие будут, особенно когда наше поколение уйдет, а когда умрут ветераны этой войны, вот тогда и начнутся «метаморфозы» в стране, и людишки под них будут.
В кабинете сгустилась тишина — Жданов промолчал, вопреки обыкновению не стал сразу отвечать. Потом тихо произнес:
— Мы ведь не одни с тобой, Григорий. Ты «своих» выдвинул, я «своих» продвинул, и они тоже в свою очередь. Сталин не всесилен, он вроде арбитра, и присматривается к каждой из сторон. А на войне это сделать проще — одни дельные, усиливаются, позиции других ослабевают, потому что много никчемных, тех, кто доносами свое благополучие обеспечивали. И пока это явление будет в основе системы, то будущего у нее не будет. Но есть одно отличие — мы знаем, что будет с нами и со страной, а они нет. И Сталин знает, пусть не во всем объеме, я ведь не глупец, чтобы все выкладывать.
— Ты ему все рассказал⁈
— Не я, Клим, как ты знаешь, и только то, что от тебя выведал. Коба на тебя давить не стал — тот у тебя еще характер, как сказал, а вот на меня сразу, как ты любишь приговаривать, «наехал». Вот про технические новшества я ему и рассказал, ну это ты знаешь сам, как и про то, что с ним самим случится. Ты что думаешь, что все просто так произошло⁈ Мы с системой дело имеем, с той самой, которую сами и создали, и пока ее не изменить, она нас самих в любой момент раздавить может. И нас, и его…
Последние слова были сказаны шепотом, Жданов весь осунулся, сдавил ладонями виски. Кулик усмехнулся:
— Революция всегда пожирает своих детей, это еще французы полтора века тому назад показали. Мы также террор прошли, как они, но результат аукнется в будущем. Впрочем, дожить до него нужно, а вначале победить в этой войне. Но стоит заранее подумать, какой мы хотим видеть мир будущего, и отсюда и плясать, как от печки.
— Вот и хорошо, раз сам об этом заговорил. Придется нам начистоту со Сталиным беседу вести — а иначе нельзя. Как из-за твоей деятельности ход мировой войны не туда направился, причем ты сам того не ожидал, то тут тем более — если сейчас ошибку допустим, то последствия от нее будут ужасные. Ты представляешь над чем нам думать нужно?
Жданов замолчал, маршал ничего не говорил, только курил, уставившись взглядом в карту. А мысли текли невеселые — действительно, с чего это он взял, что история по инерции вернется на прежний курс. Ведь как река во время мощнейшего паводка может пробить себе новое русло, так и сейчас произойти может. И с чего он взял, что удастся победить в войне — ведь стоит Черчиллю или Рузвельту начать договариваться с Гитлером…
Одна из картин летнего неба 1941 года была описана в романе Константина Симонова «Живые и мертвые». И можно представить трагедию советских летчиков, тех из них, кто до последнего выполнял приказ, сражаясь с врагом…
Глава 28
— Коба, ты видел, как надувают воздушный шар — до изнеможения дуют, а он потом возьми и лопни. Басня даже есть, как лягушка сама себя надувала, надеясь в быка превратится — но, видимо, не судьба.
— Ты это к чему клонишь, Григорий, и кого с кем сравниваешь?
Сталин спросил несколько настороженно, ведь поле для различных вариаций самое просторное. Но Кулик не хотел, чтобы оставалась недосказанность, потому быстро ответил:
— О Гитлере, Коба, и о его Германии, что уже «Еврорейхом» правильно именовать. Сейчас под его контролем около трехсот миллионов человек, из них треть к нему неровно дышит, треть ненавидит, и последняя треть еще не определилась со своими чувствами.
— Бери половину, Григорий, всегда такова доля не «определившихся», они выжидают до последнего, пока победитель четко не определился. А вот что треть искренних сторонников это верно — потому и армию держат огромную. И не более двадцати процентов, но скорее пятнадцать, тех, кто действительно ненавидит «новый порядок». Но к чему это ты?
— Я военный, цифрам привык доверять больше, чем словам, хотя с ними и возможны всяческие манипуляции. В Европе триста миллионов, из них немцев с «северными народами» примерно треть. Они и дают наибольшей процент состава армии, от остальных народов контингент слабый, в бою неустойчивый, за редким исключением вроде мадьяр. Но вся штука в том, что все хотят кушать, причем хорошо, а вот ресурсов не очень, особенно когда проводится «тотальная мобилизация» экономики. На «рывке» они ее поднимут, показатели пойдут вверх, вот только все запасы будут «подчищены». Потому Гитлер и расширяет «базис войны», ему очень нужно сырье, а недра Европы скудноваты, а с нашими месторождениями захватчики обломились — шахты Донбасса до сих пор не могут использовать, фронт ведь совсем рядом. Про заводы и говорить не приходится — многое ведь порушили из того, что не успели вывезти. А кое-что уже вернули — крымская соль, эстонские сланцы и так по мелочам. Нам не очень то и нужно, но Гитлер на них рассчитывал. Вот и расширяет «базис», рейх «раздувается», а это несет неприятные последствия — логистические цепочки удлиняются, привозимое сырье дорожает из-за этого. А вот напряжение вермахта растет — дивизии ведь везде требуются, а их не так и много. Были бы значимые резервы, на нас бы давно обрушили, а так все наоборот происходит.
Кулик посмотрел на Верховного главнокомандующего — тот слушал с неподдельным интересом, хотя эти «выкладки», без сомнения, сам хорошо знал. И коротко спросил, со значением:
— Ты считаешь, что скоро эта «натянутая струна» лопнет?
— Не
