Японская война 1904. Книга 6 - Антон Дмитриевич Емельянов
— Тоже смеяться будет?
— Если бы. Огинский уже давно пытается увести у нас из броневых несколько офицеров на производство. Ты же слышал, как он на днях кричал и возмущался, что у нас химики и инженеры в мехводах сидят?
— Ну, а что поделать, если они сами считают, что так больше пользы принесут?
— Считают или нет… Если именно код Огинского в итоге нам поможет, то получится, что мы ему должны. Так что придется отдавать людей.
Буденный только рукой махнул, представляя, как он лишится командиров пары самых лучших экипажей, но тут им резко стало не до разговоров. На улицу вылетел конный взвод жандармов во главе с целым полковником.
— Гражданских — освободить, буйных — связать! — оценил тот обстановку.
Буденный со Славским переглянулись, а когда жандармы попытались выполнить приказ, положили руки на оружие.
— Собираетесь отпустить вот этих, которых мы взяли без документов да с горой оружия? — спросил Славский, буравя взглядом жандармского начальника.
— И рук-то хватит, чтобы офицеров арестовывать? — добавил Буденный, кивая на свои погоны.
— Взять их! — жандарм словно забыл обо всех писаных и неписаных правилах, покраснел и сам потянулся к оружию. — Взять бунтовщиков!
Буденный со Славским постарались аккуратно сделать несколько шагов назад. Теперь в случае чего можно будет в один прыжок запрыгнуть обратно в дом, а там под прикрытием стен они не то что со взводом, с ротой жандармов были готовы повоевать.
— Насколько же ты замазался в грязных делах, что готов даже на такую подлость? — сплюнул Буденный, делая еще один короткий шаг. На этот раз в сторону — чтобы навскидку нельзя было попасть и пришлось тратить лишние секунды на доворот ствола.
— Не твое дело! — на лице полковника мелькнула кривая ухмылка, но тут же исчезла, когда из толпы начали раздаваться крики.
— А армейские-то правы.
— Продались васильковые!
— Да они только и могут, что деньги из народа тянуть!
Еще два жандармских взвода, попытавшихся пробиться к своему командиру, просто не пропустили. Градус напряжения все больше повышался, и с каждым мгновением руки людей при оружии все крепче и яростнее сжимали стальные рукояти. До кровавой развязки не хватало буквально сущей малости, но тут на полной скорости на площадь выскочил одинокий всадник и остановился прямо между жандармами и парочкой макаровцев.
— Кто вытащит оружие, пойдет даже не на каторгу, а под расстрел. И если кто сомневается, что мне хватит полномочий, то положение о чрезвычайной охране еще никто не отменял. Оружие! На место! Живо!
— Петр Аркадьевич! — жандармский полковник бросил злой взгляд на тут же подчинившихся приказу своих же подчиненных и попытался найти хоть какой-то выход. — Это бунтовщики! Нельзя их слушать!
— Разберемся, — Столыпин тяжело дышал, раздувая ноздри и в этот момент очень походя на своего же коня. — А вы, — он повернулся к Буденному и Славскому, — пойдете сами и все лично мне расскажете.
— Конечно, расскажем, — Буденный широко улыбнулся, а потом крепко сжал свои немаленькие кулаки. — А вы нам! А то у нас после возвращения из армии к мирной жизни слишком вопросов появилось… Слишком много и слишком быстро.
Столыпин сначала нахмурился, но потом задумался и медленно кивнул. Кажется, он был готов начать спорить с кем угодно другим, вот только простоватый тон Семена его неожиданно зацепил.
* * *
Когда новости из Ляояна до меня добрались, то пришлось дергать Огинского, чтобы составил мне компанию и удержал от возможных глупостей. А то ведь сначала с тайным кодом передают сумбурное сообщение, что жандармы-душегубы собираются стрелять моих офицеров, потом слухи о беспорядках и, наконец, просьба от Столыпина приехать и обсудить поведение Буденного и Славского. Просьба!
— Удалось что-то узнать? — спросил я у Огинского, когда на подходе к дому губернатора к нему подбежал один из адъютантов.
На ходу, конечно, многое можно упустить, но не с пустыми же совсем руками идти на разговор.
— Наши броневые офицеры проявили гражданскую сознательность и арестовали банду, промышлявшую грабежом уезжающих из Маньчжурии солдат. Задерживали одиночек по подложным обвинениям, угрозами выбивали скопленное жалованье и выданные на дорогу деньги. Их прикрывал племянник начальника жандармов Жилинского. Сам-то генерал ушел с поста вместе с Алексеевым — про него ничего не скажу — но вот его родич решил задержаться и подзаработать. А как запахло жареным, не побоялся крови и был готов избавиться от наших, считая, что дальше сможет без проблем замять конфликт.
— Хорошо, — я взял себя в руки. — Допустим, я даже не удивлюсь тому, что пара человек может скрутить десяток.
— Они взяли одну из экспериментальных гранат. У-02…
— Ту учебную, которая стальные листы гнет⁈ — возмутился я. — Да ее если с кем-то ближе пары метров взорвать, человек легкие выплюнет!
— Вот именно ею бандитов и оглушили. Словно рыбу — бахнули, а потом просто прошлись и собрали.
Вдох-выдох. Это же армия, тут люди ходят по грани между жизнью и смерть, так чего удивляться, что у них понимания порядка не больше, чем в общежитии какого-нибудь областного филфака.
— А Столыпин, значит, приехал и навел порядок… — закончил я и мысленно вздохнул.
Не сложилось у нас пока с Петром Аркадьевичем. Слишком уж много он старается на себя взять, слишком тянет на себя одеяло. И это пока еще война у меня есть инструменты, чтобы ему противостоять, а чем дольше будет длиться мир, тем сложнее это будет. Он тоже это понимает и поэтому не спешит, медленно, но верно подбирая Маньчжурию к своим рукам.
— Заходите, — адъютант Столыпина встретил нас еще на улице и быстро провел к кабинету своего начальника по отдельной лестнице.
Внутри помимо самого Петра Аркадьевича неожиданно оказался прибывший вместе с ним Дмитрий Борисович Нейдгардт, а еще пара моих орлов, Буденный и Славский.
— Вячеслав Григорьевич! — Семен встретил меня широкой улыбкой. — А мы вот… Приехали Петру Аркадьевичу морду бить, а он оказался нормальным!
Столыпин, собравшийся что-то сказать мне с самой серьезной миной, чуть не поперхнулся и с неодобрением посмотрел на Буденного.
— Семен Михайлович… — я не смог сдержать улыбки. Буденный — это всегда Буденный. — Петр Аркадьевич, — я повернулся к Столыпину уже с серьезным лицом, — прошу прощения, если вас обидели. Давайте отпустим моих людей, и мы с вами лично обо всем договоримся.
